«Экспертиза – это в значительной степени технология. Эксперт, который ее не знает или не соблюдает, несостоятелен, каким бы хорошим психологом он ни был. Психолого-психиатрическую экспертизу проводит комиссия: несколько экспертов знакомятся с материалами дела, общаются с подэкспертным и согласовывают выводы. Если у суда возникают сомнения в этих выводах, то эксперты могут быть вызваны на допрос, чтобы доказать свою точку зрения, или суд может назначить повторную экспертизу с другим составом экспертов.
Экспертизу вправе назначить следователь и суд (в гражданском процессе – только суд). Стороны защиты и обвинения могут лишь ходатайствовать об этом. В уголовных делах экспертиза чаще всего нужна для определения вменяемости и установления состояния аффекта в момент преступления. Принудительно ее проходят обвиняемые, которые содержатся под стражей. Все остальные участники процесса – и свидетели, и потерпевшие – могут от экспертизы отказаться.
Ни один эксперт не может «посадить» человека. Приговор выносит суд, и выводы экспертизы – лишь один из множества факторов, которые могут приниматься им во внимание. Законом предусмотрены списки смягчающих и отягчающих обстоятельств. Так вот, список отягчающих – закрытый. Ни одно обстоятельство, кроме названных в нем (например, в составе группы лиц, по предварительному сговору), не может отягчать вину. Все эти обстоятельства не имеют никакого отношения к психологии, так что результаты экспертизы не могут усугубить положение обвиняемого. А вот список смягчающих обстоятельств – открытый. Там названы наиболее типичные: стечение тяжелых жизненных обстоятельств, противоправное поведение потерпевшего… Но судья может счесть смягчающими и другие обстоятельства. И более чем в половине случаев это психологические характеристики личности. Поэтому мнение экспертов тут очень значимо: наше заключение часто смягчает вину либо заставляет переквалифицировать преступление на более «мягкие» статьи.
Эксперт должен понимать, что он может делать, а чего нет. Например, мы работаем только с материалами дела, а в уголовных процессах – еще и в рамках версии следствия. Мы не вправе строить свои версии или собирать доказательства. Скажем, если при рассмотрении вопроса об опеке эксперты-психологи пишут, что «побеседовали с няней ребенка и рекомендуют следующее…» – этим они перечеркивают свою экспертизу: ни общаться с кем-то самостоятельно, ни давать рекомендации по собственной инициативе эксперт не вправе.
В своей работе мы очень сильно зависим от качества следствия. Иногда работать просто не с чем. В этом случае эксперт вправе отказаться от проведения экспертизы – пока не будет собрано достаточно материалов. Он может переформулировать вопрос или отказаться на него отвечать. Например, нельзя спрашивать эксперта о достоверности показаний или о том, содержатся ли в действиях обвиняемых признаки состава преступления: мотивы религиозной ненависти, призывы к межнациональной розни, свержению конституционного строя... Психолог имеет право вообще не знать, что это такое.
В гражданских процессах экспертов чаще всего привлекают, когда нужно решить, с кем останется ребенок после развода. Поначалу мне казалось, что в сравнении с уголовными делами проводить экспертизу по гражданским будет несложно. Я ошибался. Со своим опытом я более или менее в состоянии понять психологические механизмы, ведущие к преступлению. А вот когда люди, которые любили друг друга, годами жили бок о бок, делят детей или оспаривают завещание… Отрицательные стороны человеческой натуры открылись мне здесь даже больше, чем в уголовных делах.
Эксперты в процессах, определяющих судьбу детей, анализируют особенности личности и стиль воспитания родителей, чтобы определить, могут ли они негативно повлиять на развитие ребенка. Мы не даем советов, с кем ребенку будет лучше, наша задача – уберечь от худшего. И радость, когда мы проводим экспертизу, а из суда сообщают: уже не нужно, стороны примирились.
Главное, чему учит моя профессия, – понимать других людей, даже совершивших самые чудовищные поступки. Не делить мир на черное и белое, а понимать его во всей глубине. У эксперта возникают симпатии и антипатии, и в этом трудность нашей роли: как профессионал я должен их преодолеть. В начале работы мне пришлось работать по делу о насилии в отношении детей двух-трех лет. А у меня самого ребенку два года... Я сумел тогда отрефлексировать свои эмоции. И экспертиза избавила обвиняемого от тюрьмы: у него была шизофрения.
Для меня существуют три этических принципа работы эксперта. Он независим от суда и следствия. Он независим от подэкспертного лица. Наконец, он независим от себя самого – от своих эмоций и убеждений. Это самое сложное. Хотя это еще и вопрос к тем, кто назначает экспертизу. Если, например, судят фаната «Спартака», а эксперт болеет за «Зенит», то стоит подумать – доверять ли экспертизу именно ему. Хотя хороший эксперт умеет оставаться объективным.
Бывают случаи, когда экспертное заключение не принимается или игнорируется судом. Нечасто, но бывают. Например, после нашей экспертизы вдруг назначают еще одну. Она подтверждает наши выводы. Потом третью – с тем же результатом. А четвертая находит какие-то «нужные» зацепки. Чаще всего это значит, что в результатах процесса заинтересованы где-то наверху. Это бывает редко и именно такие случаи становятся обычно достоянием СМИ. Через меня прошли тысячи дел, и я ни разу, повторяю, ни разу не видел, чтобы в прессе хоть одно из них было отражено полно и беспристрастно.
Большинство дел не интересует ни власть, ни прессу, ни олигархов, и они, как правило, разбираются судами грамотно. Но единичные процессы создают ложное мнение о том, что наша судебная система полностью коррумпирована или просто не работает. Это не так. Хотя возможны и ситуации, когда суд ошибается. Например, я убежден, что человек действовал в состоянии аффекта, а ему дают срок за убийство с особой жестокостью. Что эксперт может сделать? Ничего. Авдокат может, конечно, попытаться обжаловать приговор. Но участие эксперта в процессе закончено. Что я чувствую в такие моменты? Разочарование, конечно. Чувствую, что наш мир – не самое идеальное место, что не все и не всегда в нем происходит по справедливости. Главное, чтобы это не сделало меня циником и завтра я смог снова делать свою работу честно и объективно».
Границы компетенции
Судебно-психологическая экспертиза возникла в 1920-х годах и относилась к компетенции психиатрии. В отдельную отрасль она выделилась полвека назад. По закону экспертом может быть назначено «лицо, обладающее специальными знаниями». Экспертные структуры, в которых работают квалифицированные люди, есть у Министерства здравоохранения и Министерства юстиции. А в тех городах или регионах, где государственных экспертов нет, суд обращается к психологам медицинских учреждений, преподавателям… И здесь возможны проблемы: даже хороший психолог или психотерапевт, не зная специфики экспертизы, вполне может допустить серьезные ошибки. Ф. С.
