В поисках аутентичной аналоговой фотобудки на Винзаводе я обнаружила афишу. Она сообщала о современном «Цехе поэтов», чье тематическое собрание я застала в изысканном местном заведении общепита. В афише указали время – значит, ждали новых участников или зрителей. К последним (они были в меньшинстве) я себя и причислила. Начинать вовремя не торопились, хотя «цех» уже занял всю курящую половину зала. Широкий и круглый центральный стол и часть периферийных постепенно заполнили поэты, их нет- и ноутбуки, их кофе и вино, как перед большой поэтической работой.
Сцену обозначили кремовой шторой и парой микрофонов. У одного из них оказался Врач, и тема XX века началась с конца, товарно-потребительским прогрессом постмодернизма, где чудесные новшества (например, рифма «Microsoft’a / кроссовки») составляли фон криминальной романтики: в поэме Врача подчиненный, похитив и линчевав шефа, «забрался в фургон и уехал из города». Он, видимо, спасал себя от места, да не от времени, которое оказалось особенно сложным: «Ангелы бьются в лампочке, лопаясь, как икра, » - заметил он с особым сюрреализмом. «Настоящий хирург должен быть атеистом», - предложил выход Ш.Д. с короткоствольным муляжом в руке, хотя, по его словам, после 17-го года «вера в револьверы устарела, как едение руками из тарелок». Свою альтернативу огласил, сильно опоздав к эпохе джаза, и первокурсник-математик: «Мама, посмотри, как я танцую!» Восстанавливая хронологию, к микрофону вышло партийное детство. В белой рубашке, красном галстуке и панаме оно предупредило о «пионерской похабщине» предстоящих автобиографических эпизодов, пояснив ее личным и общественным выбором «жанра абсурдной постановки». «Кризис жанра, кризис веры», - отстраненно заключил Дизайнер.
Все это время в зале говорили много и мало, хлопали поэтам и текстам, расхаживал высокий блондин, задумчивым «сигаретным» жестом перемещая между рукой и ртом зубочистку. Его я так и не услышала, как и тоненькую поэтессу, что была, как и подобает, в черном; собираясь с мыслями и алкоголем, она порхала среди поэтических столов, все меньше стесняясь ссадины на щеке, обретенной, может быть, в спешке куда-то. «Ведь быстрые люди быстро живут, чтоб в медленной памяти остаться» - констатировала, вернувшись к постмодерну, одна из немногих дам, может быть, вслед Николаю Гумилеву, демиургу первого «цеха»: «Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла. Мы, увы, со змеями не схожи, Мы меняем души, не тела».
Приезжий «цеховой», заговорив о насущном, в конце одного текста интернационалистически скромно поместил Сиддхартху - на пол перед дверью коммуналки. Но здесь, кажется, многого не дождавшись, я отправилась догонять последнюю электричку в направлении далекого общежития: вдруг и там «на пороге калачиком спит Будда»?
