Лето – это время беспредельной свободы, именно поэтому летом быстрее всего растешь.
Мои каникулы обычно проходили под Киевом на даче, в поселке писателей, очень похожем на подмосковное Переделкино. Мой дед, писатель, имел там и дом, и сад, и псарню, и временами даже конюшню. Место это называется Конча-Озерная, длинная череда озер, заливных лугов и леса, в котором и ягоды, и грибы, и сладкое, как в раю, пение птиц.
Вскоре конь с аппетитом уминал ещедевственные бутоны и гигантские пахучие лепестки...
Но рассказ мой – о конюшне. Под самое лето оказался там новый жеребец, вредный-превредный, и мы ласково окрестили его
«Дурень», хотя у него, конечно же, было другое записное имя. Звали мы его так за множество пакостных дел, главным из которых было мастерское сбрасывание нелюбимого ездока в навозную кучу. Понимал ли он, что человеку не только неприятно, но и оскорбительно там оказываться, я не знаю, но проделывал он этот финт множество раз. Со мной он поступил иначе. Нашими соседями была чета Бажанов – он, Николай Платонович, академик, основатель украинской энциклопедии, она, Нина Владимировна – питерская красавица, блондинка, врач. Из одной поездки в Италию Нина Владимировна привезла сотню розовых кустов и разбила под своими окнами необъятный розарий. И вот в один злосчастный день, когда я, десятилетняя, вскарабкалась на нового жеребчика, чтобы чуть-чуть проехаться, он направился напрямую в этот розарий. Несмотря на мои отчаянные крики, он вывез меня через не закрытую кем-то калитку, распахнул воротца, ведущие на участок с цветником, и уже через несколько минут с аппетитом уминал девственные бутоны и распахнутые навстречу солнцу гигантские, размером с блюдце, пахучие лепестки... Хозяев не было, они пребывали в Италии. Мои отчаянные крики и пинки отнюдь не портили ему аппетита. Он успел съесть полрозария к тому моменту, как на порог выскочила домработница, догадавшаяся лишь схватить метлу и оглушить окрестности нецензурной бранью.
Вечером меня песочили. На большом семейном совете. Взрослые очень старались показать строгость, но выходило у них плохо: слишком уж комично жеребец пожрал итальянские розы. Как наказали, не помню, а это значит – не строго.
На следующее лето конюшня опустела, но лишних вопросов мне задавать не хотелось. Кататься верхом мы ходили к пастухам, в нарушение всех клятв, что к «этим бандитам» я ни ногой. С соседями разбор вышел простой: они привезли другие розы, и мои родители компенсировали им расходы.
Одно лето сменяло другое, оставляя в памяти яркие пятна, которые с годами совершенно не хочется стирать. Что это было – детство, лето, каникулы? Когда тянешься к солнцу, как зеленый побег, и ничто не может остановить твое любопытство: а почему что-то нельзя и что вообще там, где не видно, за линией горизонта, например, или в будущем? Очень хотелось подняться на цыпочки и заглянуть туда, в это завтра, которое не перестает быть разным, пока ты продолжаешь расти.
