Понятия эти давно размылись, а проблема остается. Главным образом, проблема общения. Само это культурное размежевание произошло в эпоху Петра Первого. Крестьяне и дворянство говорили в буквальном смысле на разных языках. Быт одних и других отличался как инопланетный, а представления о жизни были не только разные, но часто диаметрально противоположные. Противостояние продолжилось и с появлением разночинцев и городской интеллигенции.
В ХVIII и ХIХ веке отношения образованного человека и крестьянина были естественным образом ограничены и неравноправны. При этом самые толковые и чуткие из интеллигентов получали от этого общения и удовольствие, и в какой-то мере урок. Образная речь простого человека вызывала восхищение, его близкое общение с землей, связанность с природными циклами рождали мудрое отношение к жизни и смерти, не замусоренное городской суетой, не сглаженное ложным этикетом, не искривленное соображениями карьеры. Из школьного курса мы знаем, что интеллигенция была склонна даже идеализировать народ. Революция, как бы к ней кто ни относился, полностью изменила структуру общества. В большинстве своем все мы, в прежнем смысле слова, не элита и не народ. Образование у городских интеллигентов вполне среднее, несмотря на наличие диплома. Широту кругозора поддерживаем с помощью ТВ и популярных журналов. С другой стороны, даже в заброшенной деревушке с удобствами во дворе на ветхой крыше вы нередко увидите спутниковую антенну.
Крестьянин (странно уж говорить – где крестьянин?) расскажет вам про андронный коллайдер (чуднО перепутав буквы), хотя вряд ли сможет объяснить его назначение. Скорее добавит, что деньги тратят неизвестно на что, лучше бы птицеферму восстановили. Но ведь и мы, любопытствующие, просвещенные, понимающие, что затея великая, тоже смутно представляем себе, в чем смысл бозона Хиггса. То есть мы, в сущности, равны, а все же и осознаем при этом, что имеем дело с человеком не своего круга. С привычной легкостью поговорить об известных вещах из области искусства, науки, политики с ним никак не удастся. Интеллектуально мы чувствуем себя более мобильными и независимыми, потому что привыкли черпать информацию из разных источников. Он, по большей части, довольствуется сведениями, которые получает от двух федеральных каналов.
Даже если не нравится нам, допустим, что в «Трех сестрах» военные ходят в красноармейской форме и Соленый красуется в джинсах, мы все же открыты новому в искусстве, в то время как мужику Пикассо или Кандинский кажутся по-прежнему мазней, фильмы Тарковского наводят скуку, из поэзии больше других он ценит Асадова, а о перформансе никогда не слышал.
При этом традиционного уважения к образованному у него нет (с чего бы?). Он, как и раньше, ценит больше того, кто умеет делать что-то собственными руками. Мы, в свою очередь, не испытываем перед ним пиетета и не мучаемся комплексом кающегося дворянина. Конечно, он чуть сноровистее работает на земле, хотя коров и свиней уже не держит, да и за овощами чаще ходит на рынок, а не в огород. Наша профессия, если это, конечно, не врач и не учитель, ему мало о чем скажет. Оба мы смотрим друг на друга с долей иронии. Речи наши сходны. Ну, у одного чуть больше диалектизмов, у другого – книжных слов. При этом и тот и другой родом из телевизора. Новостями обменяться практически невозможно. Так, поговорив о погоде, и расходимся, взаимно недовольные.
Боюсь, виной такой неловкой и тягостной ситуации является снобизм, для которого у всех у нас, по существу, нет оснований. Напомню, снобизм – это «претензия на высокую интеллектуальность, изысканный вкус или авторитетность в какой-то области и при этом надменное отношение к тем, кто якобы лишен этих достоинств». Свой снобизм есть, разумеется, и у мужика.
Между тем всякий опыт интересен и достоин внимания. Надо только уметь и любить слушать другого. Да, об умном и высоком с мужиком не поговоришь. Но ведь и в интеллигентской среде эти разговоры часто отдают празднословием. А существенные проблемы у всех одни. Дети, родители, любовь, деньги, смерть. Один мужик много и увлекательно рассказывает про охоту, другой, пасечник, про общение с пчелами, третий – о войне, которая застала его ребенком. У каждого в запасе есть хотя бы несколько историй из жизни и о жизни, в которых проявляет себя и ум, и наблюдательность, и опыт пережитого. Это, в общем-то, известно: с человеком надо говорить о том, что ему интересно.
Труднее, когда перед тобой простой человек, но с претензиями. Не беда, если человек не прочитал ни одной книжки, беда, если одну книжку он все же прочитал. Такой сам норовит заговорить с тобой об умном. Тут приходит мне на память эпизод из воспоминаний Горького о Чехове. «Красиво простой, он любил все простое, настоящее, искреннее, и у него была своеобразная манера опрощать людей». Однажды пришел к нему сельский учитель и тут же заговорил об умном: «Из подобных впечатлений бытия на протяжении педагогического сезона образуется такой психический конгломерат, который…» «А скажите, – негромко и ласково спросил Чехов, – кто это в вашем уезде бьет ребят?» Маска учености была скинута, пошел разговор о жизни.
