В нашем обществе нет табу на то, чтобы во всеуслышание заявлять о своем нежелании жить. Более того, мысль о самоубийстве в безвыходной ситуации вполне естественна, но ее принято отметать как непродуктивную и бессмысленную. Словно мы давно пришли к согласию, что это такое – самоубийство – и зачем. Когда мы думаем о нем, мысль блуждает в трех соснах: самоубийство – страшный грех, поэтому жить надо; самоубийство – следствие депрессии, и нужно освобождаться от депрессии, а не от жизни. Или как у экзистенциалистов: никто не может отнять у меня права на самоубийство, но, черт возьми, моя жизнь должна стоить того, чтобы ее прожить… Но иммунитета к заразе самоубийства так и не сыскали.
Существует, однако, совершенно иной взгляд на свободу жить и несвободу умирать. У чукчей еще в начале XX века был распространен обычай добровольной смерти. Если человек не хотел жить, то сообщал об этом другу или родственнику и те должны были его убить. Даже если слова о желании умереть были брошены в сердцах, отказ от произнесенного вслух намерения был невозможен: иначе бы рассердились духи кэле и отомстили бы всему роду за обещанную, но не принесенную жертву. Эти духи брали в расчет лишь слова и оставались безразличны к вызвавшим их внешним обстоятельствам. Единственное, на что мог рассчитывать раскаявшийся, – это настоять на том, чтобы умереть от руки сына; такая смерть считалась менее мучительной…
Может быть, нужно больше ума и такта, чтобы о чем-то промолчать, чем с блеском и всесторонне обрисовывать тему вслух
У человека западной культуры между мотивацией и поступком лежит все увеличивающийся зазор длиной в размышление. Нам часто кажется, что чем больше возможностей мы переберем в уме, тем больше получим гарантий принятия верного решения. И кажется, что чем длительнее, чем тоньше размышление, тем глубже исследована проблема, тогда как в действительности умножилось лишь количество посвященных ей слов.
Может быть, есть такие темы, которые нуждаются в табуировании с детских лет? Может быть, нужно гораздо больше ума и такта, гораздо больше внутренних усилий, чтобы о чем-то промолчать, чем тонко, всесторонне, с блеском и множеством ссылок обрисовывать тему вслух? Промолчать, например, о внезапно накатившей усталости от жизни, ведь эта всячески мифологизируемая усталость схлынет, если ее переждать и перетерпеть. В глубине сердца мы это знаем.
Никто из нас не защищен от горьких мыслей. Но можно ли вернуть себе мужество жить, если терзать своим отчаянием окружающих? Мир скорее откликнется на отчаяние, чем на по-гребенную под ним мольбу о помощи, — и не даст шанса выжить.
