Анна Старобинец: «Зло — понятие относительное»

Psychologies: В одной небольшой истории вы поднимаете этические, юридические и психологические «взрослые» вопросы: мести, порядочности, предательства, профессиональной ангажированности, презумпции невиновности, этики следствия и дознания, справедливости наказания. Как думаете, детям какого возраста будут понятны и интересны эти темы? Требуют ли они комментариев взрослых?

Анна Старобинец: Мне кажется, «Зверский детектив» — это чтение для детей от семи лет (и дальше хоть до старости). Именно с этого возраста такие темы — порядочность, этика, предательство, справедливость и так далее — детям уже интересны: я сужу по своей дочери и ее сверстникам. Делить темы, жанры и сюжеты на взрослые и невзрослые я не люблю. Я считаю, ребенок способен понять любую общечеловеческую, не узкопрофессиональную тему — нужно просто дать себе труд подобрать подходящие слова и интонацию. Иногда они понимают больше, чем мы хотели бы. И уж точно больше, чем им, по нашему мнению, «положено». Конечно, есть какие-то табуированные вещи, от которых детей необходимо оградить, — сцены насилия, порнография etc. Но все остальное сортировать на взрослое и детское я смысла не вижу.

А используемые термины вроде «психологическая травма», «чувство незащищенности», «ожидание агрессии извне», «амнезия на нервной почве»?

А. С.: Термины у меня в книге обычно объясняются — либо через прямую речь персонажей, либо через контекст, — но, если у ребенка остаются вопросы, взрослый, конечно, всегда может дополнительно прокомментировать.

Один из ваших героев — Кот, упорно рисующий полоски на морде и идентифицирующий себя как барсука только из любви к вырастившему его старому Барсуку. Другой герой — скворчонок, живущий в заячьей семье в клетке и под черной тряпкой. Тема отношений чужого ребенка с новой семьей как-то особенно важна для вас?

А. С.: В том, что касается Барсукота, мне интересна скорее тема влияния социальной среды vs генетической предрасположенности. Вот пред нами кот, для которого с младенчества примером для подражания был Барсук. Что берет в нем верх? Его кошачьи инстинкты, повадки, кошачье устройство его тела — или его привычка, чисто социальная, быть барсуком и гордиться этим? Каждый раз при столкновении наследственного и социального в Барсукоте происходит внутренний конфликт, разыгрывается внутренняя драма. Мне как автору такой персонаж — с надломом, с конфликтом, живущий не в ладу с самим собой, — чисто эгоистически выгоден. Он получается многограннее, интереснее, ярче, непредсказуемее, чем просто кот.

Ну а скворчонок в клетке под тряпкой — это совсем другая история. Тут мне просто хотелось показать, что Зайцы, привычно позиционирующие себя как жертвы, тоже имеют у себя в доме собственную жертву. То есть их виктимность, уязвимость — очень неоднозначна. Для Скворчонка они — агрессоры. При этом они истерически навязывают окружающим образ зайцев как страдальцев и страстотерпцев. А скворчонок терпит молча. Иногда настоящую жертву вообще не слышно.

Остальные герои тоже, что называется, со сложной судьбой и личной драмой. Заячьей семье негде жить, Заяц решается на двойное преступление из лучших побуждений, Барсук стареет и опасается потерять профессиональные навыки, вегетарианские законы леса охраняют животных от хищников, но никто, похоже, не замечает геноцида насекомых, и прочее, и прочее. Это сознательный ход — показать детям, что гладкой судьбы не бывает и за каждым из нас стоит личная боль? Или вы преследовали какую-то иную цель?

А. С.: Звери у меня антропоморфные, лесной социум задуман как срез человеческого, а в человеческом мире однозначных характеров, судеб и ситуаций не бывает. Все относительно, у всех есть свои тараканы, свои травмы и свои «скелеты в шкафу». Я не то чтобы хотела детям что-то показать. Просто это так, это законы не только литературы, но и жизни, и я следую им, когда придумываю характеры и коллизии.

Детектив как жанр с самого начала предполагает задачу «найти виновного». Как полагаете, эта задача — поиска виновного и вынесения приговора — уместна для ребенка?

А. С.: А почему нет? Жанр действительно предполагает наличие и поиск виновного, это увлекательно, это развивает логику, и я не вижу никакой причины детей этого жанра лишать. Наоборот, я придумала серию «Зверский детектив» по просьбе моей дочери — ей очень хотелось читать триллеры и детективы, а для детей в таком жанре написано не много. Ну и что касается темы вины. Позиция интеллигента вроде бы требует учить ребенка тому, что в любом конфликте виноваты обе стороны. Такой подход во многих случаях правилен, однако он не должен становиться формальным и единственно возможным: дети очень остро чувствуют несправедливость. Бывает, что виноват действительно кто-то один, кто-то конкретный. Да, у его плохого проступка, у его плохого поведения может быть причина, да, иногда виноватого можно пожалеть — но он все равно виноват, и очень несправедливо не признавать этого, а главное, вообще не давать себе труда разобраться в том, что случилось. К сожалению, взрослые — учителя, родители — часто не хотят разбираться. Ну грубо говоря, два мальчика подрались — значит, оба виноваты и оба должны быть наказаны. Но ведь вполне возможно, что один из них — агрессор. Мы же, если произошло столкновение двух автомобилей на дороге, не ждем, что гаишник скажет: «Оба виноваты». Мы ждем, что он разберется, кто нарушил правила дорожного движения и стал виновником аварии. А детям почему-то отказываем в праве найти виновника. Но бывает и так, что ребенка, который несколько раз накосячил, в школе начинают огульно обвинять в любом хулиганстве. В этом смысле детектив — скорее психотерапия для ребенка, чем пособие по «поиску виноватого». Потому что нормальное расследование предполагает не поиск «крайнего», а поиск истины и восстановление справедливости. Именно поэтому Барсук Старший, начальник Полиции Дальнего Леса, так настаивает на употреблении правильных слов — например, он требует, чтобы Волка называли «подозреваемым», а не преступником, пока не окончится следствие и не будут предоставлены доказательства его вины. Все — и звери, и читатели-дети — исходят из того, что Зайца съел именно Волк, а Барсук Старший — просто зануда. А потом оказывается, что вариантов на самом деле несколько, и мотив был не только у Волка. И обвинять Волка огульно — несправедливо.

Сюжет вашего детектива до известной степени фрустрирует читателя: виновного нет, виновна сама жертва, сознательно занимающая позиции жертвы и спекулирующая на них. Это совпадает с вашей этической позицией отсутствия зла как такового?

А. С.: Нет, я считаю, что зло, конечно же, есть. Просто зло, во-первых, понятие относительное: иногда оно вдруг служит добру, или помогает лучше разглядеть добро, или, даже будучи злом, умудряется вызывать у добра сочувствие. Но об этом, безусловно, куда лучше написал Булгаков в «Мастере и Маргарите», чем я в «Зверском детективе». Ну а во-вторых, зло — это такая штука, которая, если ты с ним имеешь дело, требует участия не только сердца, но и интеллекта. Чтобы понять, где зло, что зло и кто зло, нужно уметь анализировать, понимать, что иногда зло очень здорово умеет притворяться, прятаться, мимикрировать под добро или просто под норму. Добро и зло, жертву и гонителя легко спутать. Так что моя этическая позиция в данном случае проста: хочешь быть на стороне добра — анализируй, разбирайся, не делай поспешных выводов.

Вы верите в целительные функции наказания? В то, что страх перед наказанием предотвращает преступления?

А. С.: В целительные функции наказания я не очень верю. Все эти «постой в углу/посиди на нарах и подумай о своем поведении» — это просто фигура речи, углы и нары не работают в качестве питательной среды для развития рефлексии или совести. Но я верю, что наказание формирует в голове провинившегося (и его окружения) причинно-следственную связь между действием и последствием: «Если я совершу вот это — мне тогда прилетит вот это. Оно мне надо?» Я верю, что страх перед наказанием часто перевешивает желание совершить преступление. Относительный порядок в мире держится именно на этом страхе, а вовсе не на христианских и культурных традициях и ценностях.