Профессор Марсель Рюфо (Marcel Rufo) – один из самых известных детских психиатров Франции. На протяжении трех десятилетий он возглавлял исследовательский центр при клинике Sainte-Marguerite в марселе, а с декабря 2004 года руководит домом подростков (La Maison des adolescents) в Париже, где юноши и девушки 11–19 лет могут получить профессиональную медицинскую и психологическую помощь. Он автор нескольких книг об отношениях подростков и их родителей, в том числе бестселлера «Отпусти меня!» («De’tache-moi» Anne Carriйre, 2003), в котором излагает свой взгляд на вопрос расставания с выросшими детьми.
Psychologies: В ваших книгах вы говорите о жизни как о череде расставаний. Если так, почему же у нас не вырабатывается иммунитет и каждое новое расставание, каким бы по счету оно ни было, все равно причиняет нам боль?
Марсель Рюфо: Расставаясь, мы страдаем не столько от осознания того, чего лишились на самом деле, сколько от краха собственных иллюзий. Истоки этого – в первичной, утробной связи с матерью. Она неизбежно заканчивается, и всю жизнь после этого мы стремимся к отношениям столь же надежным, прочным и комфортным. Но, увы, вновь пережить эту нирвану нам не дано. Порой у нас может возникнуть обманчивое ощущение, что мы обрели подобного рода гармонию в паре, и тогда стремление воспроизвести те, утробные, отношения на какое-то время ослабевает, как если бы мы приняли успокоительное. И лишь при расставании мы понимаем, что сначала приобрели, а затем потеряли совсем не то, что искали первоначально. Поэтому нам приходится до бесконечности переигрывать партию заново, продолжая искать прочные «архаические» связи, которые дадут нам наконец чувство защищенности и покоя.
Выходит, такого рода страдания – наш удел на всю жизнь. А как с ними справляются дети? Порой возникает впечатление, что они переживают кризисные ситуации – например, развод родителей – значительно легче, чем взрослые…
М. Р.: Это не совсем так. Дело не в том, что они страдают меньше, а в том, что для них ключевыми являются другие моменты. Например, многие взрослые удивляются тому, что классические детские вопросы при разводе, казалось бы, не затрагивают сути происходящего. Можно подумать, что ребенка интересуют только какие-то глупые частности: «Разве маме не будет страшно одной в темноте, ночью?» или «Как папа будет гладить себе рубашки?» При этом папа вполне может гладить рубашки лучше мамы и бабушки вместе взятых, а мама – вообще оказаться агентом национальной безопасности с табельным оружием не ремне. Но в том, что касается отношений в паре, дети большие консерваторы, их представления о гендерных ролях внутри семьи более чем традиционны. И это не просто нормально, но и очень важно для их развития: чтобы обрести способность перестраиваться, ребенок должен сначала сформироваться как личность, и здесь огромную роль играет процесс его отождествления с родителями. При распаде семьи привычная система отношений рушится, и посредством своих наивных на первый взгляд вопросов дети заново отстраивают свою покачнувшуюся при разводе родителей картину мира, отыскивая в непривычном ландшафте привычные и понятные ориентиры.
Можно ли сказать, что одни дети переживают расставание родителей острее, чем другие?
М. Р.: Мальчики и девочки, наделенные живым воображением, зачастую идеализируют родителей и их отношения, а потому особенно остро переживают столкновение с жестокой реальностью. Кроме того, очень уязвимыми при разводе родителей оказываются дети, обделенные лаской и слишком рано почувствовавшие себя брошенными, – для них расставание с папой или мамой становится повторением первоначальной травмы. Конечно, не стоит сводить психическую жизнь детей к механическому повторению младенческих горестей, однако ребенок, для которого первое расставание с матерью (а затем и все последующие – в подростковом возрасте, в начале взрослой жизни и т. д.) прошло нормально и безболезненно, в дальнейшем меньше боится, что его бросят.
Когда двое решают расстаться, это означает, что другого выхода нет. И все же как бы нам хотелось оградить наших детей от страданий...
М. Р.: Родители очень часто приходят ко мне за руку с ребенком и заявляют: «Мы собираемся разводиться, но не хотим, чтобы наш малыш страдал». На это я им отвечаю: «Давайте подождем, пока он действительно начнет страдать. Тогда и будем думать, а пока я ничем не могу вам помочь!» В наше время, когда превыше всего мы ставим комфорт, многие ждут, что психологи пропишут им некую универсальную вакцину против страдания. Однако роль психолога – вмешиваться, когда что-то идет не так, а не когда все хорошо и есть надежда, что так оно и будет дальше.
Бывают ситуации, при которых развод кажется наименьшим злом. Например, если родители постоянно ссорятся…
М. Р.: Когда я был маленьким, мои родители непрерывно ругались и я убегал к соседям и знакомым пережидать их скандалы. Для меня это было совершенно нормально – я привык к такому образу жизни. Собственно, я говорю это, чтобы показать: с точки зрения ребенка ссоры не намного опаснее, чем расставание. Он знает, что они неотъемлемая часть отношений, и к ним адаптируется.
Когда дело доходит до развода, может ли понимание его причины помочь ребенку смириться с ним?
М. Р.: Едва ли. Когда я спрашиваю ребенка, знает ли он, почему его родители расстались, логично ожидать, что он тут же обратится к папе или маме с вопросом: «А правда, почему?..» Но этого никогда не происходит: причина произошедшего ребенку, как правило, неинтересна. Гораздо важнее для него справиться со свалившейся на него проблемой, освоиться в новой ситуации. Именно этот вопрос заботит его в первую очередь. Личность ребенка формируется на фоне преодоления трудностей, а не в идеальной семейной атмосфере, когда родители постоянно целуются на глазах у вечно молодых дедушки и бабушки. Более того, я думаю, такие «идеальные родители» наносят ребенку вполне реальный вред. Собственной безупречностью они словно бы отрицают ту реальную жизнь, где существуют смерть, ненависть, страх, одиночество... Как ни странно, чувство незащищенности может порой придать ребенку силы. Да и взрослому тоже: только разобравшись, почему же он чувствует себя таким беззащитным, человек сможет сделать шаг вперед.
Другими словами, расставание может принести пользу?
М. Р.: Расставание всегда причиняет нам страдания – будь то первое расставание с матерью, уход из семьи, разрыв отношений с любимым, серьезный разлад с братом или сестрой (такие вещи отнюдь не редкость), смерть близкого… Но в то же время, страдая, мы взрослеем.
Почему же нам порой требуются долгие годы, чтобы освободиться от привязанности к кому-то?
М. Р.: Чтобы разорвать связь, всегда нужно время – и неважно, идет ли речь о связи дружеской, любовной или профессиональной. И вполне возможно, что великий антрополог Клод Леви-Строс (Claude Levi-Strauss) ошибался: в основе человеческих отношений лежит не табу на инцест, но наше извечное стремление вступать в связи, в прочности которых мы никогда не бываем полностью уверены.
Значит, вечной любви не существует?
М. Р.: Применительно к отношениям между любящими людьми слово «вечность» означает быть вместе всегда – даже после смерти. Некоторые настаивают на том, чтобы их даже похоронили вместе – таково, например, было желание моих родителей. Хотя мне часто представляется, что и там, в ином мире, они медленно дрейфуют, как лодки без весел на реке – то удаляясь друг от друга, то сближаясь, чтобы вновь разойтись…
Как понять, что ты справился с расставанием?
М. Р.: О, на этот счет ошибиться невозможно. Когда перестаешь постоянно думать о том, с кем расстался. Когда лицо женщины, которую любил, перестает являться тебе в воображении каждый день. Когда малыш перестает целыми днями тосковать по отцу, ушедшему из семьи. Когда взрослый человек – как я, например, – перестает ежедневно думать о своих умерших родителях...
Когда можно сказать: «Я забыл того, кто прежде был мне дорог»?
М. Р.: Я бы сказал не «забыл», а «отделился от него». Расстаться по-настоящему – значит признать, что «мама и папа – это два отдельных человека», что «бывший муж живет теперь своей жизнью», и не страдать от этих мыслей. Происходит это, как правило, просто: однажды утром вы просыпаетесь и понимаете, что отсутствие этого человека в вашей жизни больше не причиняет вам боли.
Вероятно, это и значит «расстаться навсегда»?
М. Р.: Я не очень люблю это выражение. По-моему, расстаться с чем-либо навсегда невозможно. Максимум, на что мы можем рассчитывать, – это что со временем мы станем меньше страдать. Тот, кто любил, всю жизнь ощущает последствия этой любви. Потому я и считаю, что ревность – это естественная реакция, когда мы расстаемся с любимыми. И неважно, кто кого ревнует – тот, кого оставили, или тот, кто ушел сам. Ревность – это своеобразная дань уважения к ушедшей любви.
Но, если мы продолжаем ревновать, разве это не значит, что мы все еще любим?
М. Р.: От любви нельзя излечиться, как от болезни! Любовь всегда оставляет в нашей душе рану. И, даже если со временем боль утихает, она не исчезает насовсем. Если однажды утром мы вдруг чувствуем, что отсутствие любимого не причиняет нам прежних страданий, это не означает, что мы полностью справились с этим чувством.
Чем отличается расставание от разрыва?
М. Р.: Представьте себе разрыв сухожилия – это происходит неожиданно и болезненно. А если связку разрезает хирург, то плановая операция будет сделана с предельной осторожностью. В этом и разница: расставание подразумевает будущее восстановление, а разрыв ассоциируется с разрушением, болью, травмой. Но любое расставание, как бы мучительно мы его ни переживали, – прекрасная возможность наконец-то стать самим собой. Иначе почему мы так восхищаемся людьми, которые отправляются в одиночное плавание через океан?
Иногда мы храним на память о людях, которые ушли из нашей жизни, какие-то вещи. Разве тем самым мы не бередим старые раны?
М. Р.: Нет, потому что для нас эти вещи относятся не к настоящему, но только к прошедшему. Благодаря им каждый из нас постоянно возвращается в прошлое, смиряясь, сживаясь с ним. Не нужно путать воспоминания и сожаление. Например, у меня есть фотография, где мы сняты с родителями, – мне там года четыре. Я часто достаю ее, и она напоминает мне о дорогих и близких людях. Я скорблю о тяжелой и древней, как мир, утрате, но это светлая, если можно так выразиться, позитивная скорбь. В отличие от воспоминаний, сожаление всегда негативно – оно неотделимо от чувства стыда («Я должен был сказать им то-то», «Я не должен был делать того-то»). Так что вещи на память – это наша подлинная жизнь и прекрасный способ сохранить в душе то, что было для нас по-настоящему важным.
И напоследок, чем для вас характеризуются хорошие отношения, устойчивая связь?
М. Р.: Вы знаете, что такое беседочный морской узел? Им в сильный шторм моряки привязывают себя к снастям для страховки. Смысл в том, что он крепко держит, но при этом легко развязывается – буквально с одного прикосновения. Когда ветер стихает, достаточно просто потянуть веревку, чтобы узел мгновенно развязался и его можно было завязать в другом месте. Жизнь – это череда таких привязываний и отвязываний, и отношения в паре можно описать следующим образом: «Мама привязала меня, потом отпустила, а теперь я хочу, чтобы меня привязала ты!» На мой взгляд, хорошая связь должна быть подобна беседочному узлу – крепко держать, пока в этом есть необходимость, и легко развязываться, когда наступает час расставания.
