Внешность: культурная настройка нашего зрения

Psychologies: Как возникло само понятие «физическая красота»?

Ольга Вайнштейн: Изначальные представления о красоте связаны с функциональностью: чем человек лучше подходит для своего предназначения, тем он красивее. Именно поэтому, скажем, архаический эталон женской красоты – это образ женщины-матери: широкие бедра, большая грудь, выпуклый живот. Однако эстетизация функциональных признаков – лишь одна грань в процессе формирования представлений о красоте. Другая – это эстетизация разного рода отличительных знаков, маркирующих статус их носителя: бусы, татуировки, манеры, одежда и т.д. Изначально они тоже имели утилитарное значение – ориентировали в социальной ситуации, однако со временем знаки, соответствующие высокому статусу, начали восприниматься как более красивые. Именно так возникает ориентация на представителей элиты как на идеал красоты.

Какие еще факторы способствуют формированию тех или иных канонов красоты?

О. В.: На этот счет существует несколько теорий, которые сходятся в одном: в истории всегда чередуются два типа привлекательности: одухотворенный и болезненный (его можно назвать «готическим») и здоровый, цветущий и пышнотелый. Первый в целом присущ нестабильным эпохам – ярче всего он проявляется в эстетике Средневековья. Второй сопутствует более или менее благополучным периодам – например, 50-м годам, когда мир восстанавливался после Второй мировой. В то же время замечено, что именно жизнеутверждающий эталон красоты вместе с сопутствующей ему оголенностью фигуры (в первую очередь женской) проявляется и в смутные времена: это связано с тем, что подобный «приземленный» типаж ассоциируется с сексуальностью и размножением, а неспокойные эпохи требуют более быстрого воспроизводства населения. Этот взгляд подтверждается, в частности, периодом наполеоновских войн рубежа XVIII-XIX веков, когда процветала так называемая нагая мода – облегающие туники, глубокие декольте, открытые лодыжки. Несмотря на последовавший за этим значительный регресс (кринолины, турнюры, корсеты и т.д.), именно к этому историческому периоду восходят наши представления о женской красоте как о выражении индивидуальности ее обладательницы.

А с какого времени можно говорить о «легализации» мужского тела?

О. В.: Я бы отнесла это событие к последней трети XVIII века, к так называемой эпохе предромантизма, когда появились денди – светские модники, провозгласившие заботу о внешности одной из главных обязанностей просвещенного человека и закрепившие моду на костюм, подчеркивающий естественную анатомию мужской фигуры. Кстати, предромантизм вообще важнейшая эпоха: с нее внешность, да и индивидуальность в целом, становится чем-то большим, чем просто набор социальных идентичностей, – облик человека впервые становится метафорой его духовного мира.

На протяжении многих столетий красота связывалась с идеей личного счастья. Почему?

О. В.: Я бы искала корни этого феномена в мифологическом мышлении. Красота – символ божественности, отмеченности высшими силами, нечто вроде магического оберега, защищающего своего носителя от опасностей.

Каков ваш прогноз: как будут меняться наши представления о красоте в ближайшее время?

О. В.: В сущности, такой категории, как «объективная привлекательность», не существует: красота – это не более чем определенная настройка нашего зрения, обусловленная историко-культурным фоном. В последнее время именно такой взгляд на этот феномен становится все более популярным. Поэтому я уверена, что стандарты красоты будут становиться более разнообразными. Это отвечает не только гуманистическому императиву наших дней: «Разные идентичности – равные возможности», но и требованиям рынка. Нынешние «фотомодельные» стандарты восходят к 60-м годам XX века, когда выросло первое поколение, способное бравировать своим благополучием – делать акцент на том, что они недоедают не в силу необходимости, а по собственному желанию. Люди, не соответствующие этому эстетическому эталону, чувствуют собственную ущемленность: они сомневаются в своем благополучии, им сложнее подобрать себе одежду, а это невыгодно производителям. Так что движение к большей полиморфности в представлениях о красоте неизбежно, и тому есть как нравственные, так и экономические причины.