Psychologies: Чем объясняется ваш столь глубокий интерес к психологии?
Ансельм Грюн: До 24 лет меня больше интересовала философия, в частности Хайдеггер, Сартр… Но в 1968 году у нас в аббатстве наступил период экзистенциального кризиса. Обряды словно бы лишились смысла, все казалось каким-то устаревшим. Сам же я переживал эмоциональный кризис, сомневался: правильно ли выбрал предмет моих занятий, готов ли к предстоящему духовному пути? Мне нужно было проявить волю и рассудительность, а я был захвачен особенной дружбой с одной женщиной. Вот почему я заинтересовался групповой психотерапией и связями между психологией и духовностью, в частности работами Юнга. Несколько раз я ездил на трехнедельные курсы в центр экзистенциальной психологии в Шварцвальде, где занимался медитацией, телесными практиками, творчеством, релаксацией…
Монашеская жизнь оказалась проще или труднее, чем вы себе представляли, постригаясь в монахи?
А. Г.: Поначалу, конечно, я боялся жизни в замкнутом мире, но на деле это оказалось совсем не похоже на мои страхи. Преодолев кризис, я понял, что путь монашества помогает мне обрести определенное равновесие между одиночеством и жизнью в общине, молитвой и трудом… Это помогло мне удержаться в жизни. И потом, благодаря тому что я занимаюсь психологической помощью, у меня очень много контактов с внешним миром. Я и не представлял себе, что буду получать столько приглашений, что потребность в помощи будет так велика.
Когда вас называют «монахом-психотерапевтом», вы с этим согласны?
А. Г.: Я себя определяю немецким словом Seelsorger – «тот, кто заботится о душе». Я тот, кто лечит душу, но при этом еще и разбирается в психологии. Вначале я занимался с молодыми, которые не могли справиться со своими проблемами, а потом мы стали принимать в нашем аббатстве разных людей, приезжавших сюда за поддержкой. Еще у нас есть Recollectio-Haus, специальный дом, принимающий на трехмесячный срок священников и монахинь, переживающих кризис. В качестве духовного опекуна я работаю там вместе с психотерапевтами-мирянами – двумя мужчинами и одной женщиной, получившими подготовку в разных школах (гуманистическая психология, гештальт, поведенческая терапия). Я сам тоже встречаюсь со своим супервизором каждые полтора месяца.
От чего страдают эти люди церкви?
А. Г.: От депрессий и сомнений в своем призвании. Они сомневаются в том, что избрали верный путь, в их общинах возникают конфликты, или они находятся в разладе с собой. Обнаружив в себе гомосексуальные склонности, они не знают, как с этим справиться… В общем, те же трудности, что и в мирской жизни!
Как вы сочетаете психологические знания и веру?
А. Г.: Есть два вида веры: вера, «правильно функционирующая» (она укрепляет здоровье), и вера как бегство от реальности, особенно от нашей собственной внутренней реальности. Тут психология очень помогает: благодаря ей верующий не отворачивается от движений собственной души, от самопознания. Бегство от себя может только навредить нам. Возьмем, к примеру, страх – я могу пытаться бороться с ним, ожидая, что Бог его устранит, но если я не нашел его причины, если я не проделал необходимой психологической работы, то это ничего не даст. Надо понять, с чем связан этот страх, какие ожидания за ним стоят. Роль психологии состоит в том, чтобы верующий был искренен, чтобы он ничего не скрывал от самого себя. Наше представление о себе и образ Бога неразрывно связаны, так что если у нас негативное, нездоровое представление о самих себе, то мы и Бога представляем себе неверно. Все, что я приношу Богу, я должен сначала нащупать в себе сам.
Что такое «правильная» вера?
А. Г.: Она основывается на доверии к жизни, на ощущении, что мы в руках Господа и нам нет нужды опираться на похвалы и признание других. Верить в Бога – это еще и верить в человека. Моя вера выражается в том, как я себя веду с другими людьми. Многие священники проповедуют о Боге, но если при этом на человека они смотрят пессимистично, значит, настоящей веры у них нет!
Вы опираетесь на труды отцов-пустынников и св. Бенедикта. В чем их глубокая целебная сила?
А. Г.: Отцы-пустынники наблюдали все человеческие страсти, эмоции и размышляли о том, как можно держать их в узде не подавляя. А устав св. Бенедикта задает рамки монашеской жизни, в нем очень подробно описаны ее ритуалы. Эти обряды и аскеза создают особое священное время, отделенное от мира, оно расширяет сердце и открывает его для духовности. Духовность – это большое сердце. В нас присутствуют все эмоции, все страсти, но еще в нас есть и место покоя, молчания, до которого надо суметь добраться. Сам Иисус сказал: «Царство Божие внутри нас». В этом месте, где пребывает Бог, я свободен от суждений других, от их ожиданий, никакая обида не может задеть меня, я здоров и целостен, и именно в этом месте и находится мое подлинное, исходное «Я».
Как мы можем добраться до такого места внутри себя?
А. Г.: Нужно сказать себе, что внутри нас есть это пространство свободы, – это уже помогает. Еще нужны ритуалы. Есть церковные обряды, исполненные мудрости, однако каждый может выработать и свои собственные. Я иногда в конце выступления предлагаю один ритуал. Это просто жест: скрестить руки на груди. Это хороший вечерний ритуал, означающий, что «я закрываю свою внутреннюю дверь». Конечно, полезно помедитировать 20–30 минут, но на это способен не каждый. А такой простой ритуал занимает одну-две минуты и позволяет по-другому начать следующий день. Обряды нужны как раз для того, чтобы «открывать или закрывать свою внутреннюю дверь», когда это нужно. Они дают нам ощущение, что мы сами живем свою жизнь, а не она управляет нами. И не так важно, в чем состоит этот ритуал! Одна молодая мать рассказала мне, что для нее такое священное время – это те пять минут, которые она проводит в ванне. Не нужно делать что-то сложное, просто любой ритуал нужно совершать, полностью осознавая то, что мы делаем.
Вы называете стресс «духовной болезнью». Что вы имеете в виду?
А. Г.: Стресс связан с неумением соразмерять. Я слишком много работаю, потому что не умею говорить «нет» и боюсь, что меня не будут любить. Не сама работа вызывает стресс, а плохие источники, в которых мы черпаем силы для ее выполнения, – перфекционизм, самопринуждение. Если я черпаю силы в Святом Духе, я могу многое сделать, не истощив своих сил, потому что я свободен от ощущения, что мне нужно что-то доказать, что я должен все делать безукоризненно. Образ креста показывает нам, что внутри нас есть добро и зло, сознательное и бессознательное, тень и свет. Он показывает нам нашу цельность, и нам нужно объять эти противоположности, (вос)соединить их в себе. Мы должны принять все грани своей индивидуальности.
Какое изречение Христа вдохновляет вас более всего?
А. Г.: «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Евангелие от Иоанна, 10:10). В своих книгах я часто говорю о «подлинной жизни». Она наступает, когда я освобождаюсь от ярлыков, которые на меня навесили другие или я сам, когда мне удается найти мое глубинное «Я». Она призывает меня жить в настоящем, полностью присутствуя в том, что я делаю. Установив распорядок дня, мы способствуем тому, чтобы внутри нас тоже был порядок. И наконец, чтобы достичь подлинной жизни, мы должны понять, с какими иллюзиями следует расстаться. Мы часто ждем от жизни слишком многого. Должна ли она всегда быть райской? Нужно иметь мужество и смирение, спуститься в глубины себя и себя принять, признав наконец, что мы «средние». Только оплакав все несбывшееся, можно увидеть свой внутренний потенциал.
Но какова же тогда роль веры?
А. Г.: Никогда нельзя знать заранее, что исцелит нас: психотерапевт, слово, лекарство, Бог, который сам по себе тайна. Нужно смиренно принимать все. Верить не значит видеть жизнь в розовом свете, это значит довериться Божией воле. Это значит сказать себе, что жизнь приносит мне не все из того, чего я хочу, и все же принять ее. Благая весть христианства – это реалистическое послание, а не возвещение идеала. По образу креста, объемлющего собой смерть и воскресение, эта весть гласит, что все может преобразиться, перейти из тьмы в свет. Воскресение – это «здесь и сейчас». Это все, на что я уповаю.
