Psychologies: Почему именно вокруг религиозных вопросов сейчас происходит поляризация общества? Почему религия становится поводом для раздоров даже внутри одной конфессии и культуры, не говоря уже о разных цивилизациях?
Борис Фаликов: Вы знаете, чтобы ответить на этот непростой вопрос, нужен исторический экскурс. Потому что, как правило, у всяких вершков есть корешки. Надо посмотреть, как все это началось.
Началось все это, видимо, в конце XVIII века. Cоциологи, в частности Макс Вебер, пришли в выводу, что секуляризация, оттеснение религии на периферию общества, замена религиозных институтов институтами разума, наукой, рациональность, позитивизм и прочее – это необратимый процесс. Он начался и дальше пойдет линейно в светлое будущее. Но оказалось, все не совсем так.
В последней четверти ХХ века социологи стали с удивлением замечать, что религия не хочет оттесняться, не хочет заменяться разумом. Это процесс, в общем, не линейный. Все гораздо сложнее. Стали появляться тексты на эту тему, довольно любопытные, аналитические. Сформировался общий подход: действительно, ожидается некий религиозный подъем, в основном на так называемом глобальном Юге. Это Латинская Америка, Африка, Ближний Восток и Юго-Восточная Азия. А противостоит этому, соответственно, глобальный Север (или Запад, как по инерции говорят). Вот на этом глобальном Юге действительно идет религиозный подъем, причем он принимает политические формы, поднимается фундаментализм как очень активная форма религиозности, когда религия хочет утвердить себя в обществе, иметь некую власть.
Фундаментализм – это агрессивное утверждение религиозных ценностей. Причем это во всех религиях происходит. Мы знаем, конечно же, ислам и исламизм прежде всего. Но в индуизме тоже есть фундаментализм, и они устраивают очень неприятные инциденты. Даже буддисты (у нас образ буддистов как людей совершенно невозмутимых) где-нибудь в Мьянме бегают с дубинами за местными мусульманами и проламывают им головы. А государство делает вид, что ничего не происходит. Так что подъем политизированного агрессивного фундаментализма наблюдается во всех религиях.
У нас государство не является нейтральным арбитром. Поэтому наши культурные войны не такие цивилизованные, как на Западе
А что же происходит на Западе? Дело в том, что и у Запада нет иммунитета против этого явления. Фундаменталистские, консервативные течения поднимают голову и в Европе, и в Америке, и у нас в России. Все-таки мы в какой-то мере часть глобального Запада, хотя не полностью. Но дело в том, что этот процесс сдерживается продолжающимся процессом секуляризации. То есть у нас (и на Западе) сразу два процесса. С одной стороны, поднимается фундаментализм, с другой стороны – секуляризация продолжается. И в результате возникает такая штука, которую социологи называют культурными войнами («cultural wars»).
Что это такое? Это когда сторонники религиозных ценностей и сторонники секулярных ценностей в демократическом обществе пытаются решить свои проблемы. Причем решают очень острые вопросы: про аборты, генную инженерию, гомосексуальные браки. Мировоззренческие разногласия по этим вопросам между секуляристами и фундаменталистами очень серьезные. Но как в таких случаях ведет себя государство?
На Западе государство, как правило, является нейтральным арбитром. Все решается в правовом поле, есть независимые суды. И вот в Америке, например, то что-то продвинут фундаменталисты, то секуляристы. Они по разную сторону баррикад. У нас в России в идеале бы должно было происходить то же самое. Проблема в том, что у нас государство не является нейтральным арбитром. Вторая проблема – это то, что у нас нет независимых судов. Поэтому наши культурные войны не имеют такого цивилизованного характера, как на Западе.
Хотя нужно сказать, что и на Западе бывают серьезные срывы. Например, в той же Америке недавно застрелили доктора, который делал аборты. Вообще это, конечно, парадоксально, когда защитник святости жизни ради жизни эмбриона отнимает жизнь взрослого человека. Возникает культурный парадокс.
А нет у вас ощущения, что фундаментализм, с одной стороны, вроде бы имеет религиозные основания, а с другой стороны – совершенно не обязательно привязан к конкретным религиозным ценностям, что это просто ориентация на прошлое, на то, как себе представляют моральные ценности эти люди? Насколько здесь тесная связь с религией?
Б. Ф.: Вот тут мы с Западом несколько разнимся. Потому что на Западе фундаментализм все-таки напрямую связан с религиозными ценностями. У нас же мне не кажется, что он с религией связано напрямую. Потому что, по нашим социологическим данным, хоть 80% и говорят, что они православные, но это скорее культурная национальная идентификация: в церковь они регулярно не ходят и к причастию тоже не очень серьезно относятся. У нас фундаментализм, подозреваю, во многом связан с антизападничеством.
Наши фундаменталисты – это те, кто считает, что там, на Западе, сплошной порок
Фундаменталисты наши – это те, кто считает, что там, на Западе, сплошной порок. Хотя это совершенно не соответствует реальности. Тем не менее восприятие такое. А мы, как последний оплот истиной русской духовности и истории, патриархальных ценностей, мы этому противостоим до последнего. Остров праведников в борьбе с загнивающим Западом. Боюсь, что наш консерватизм и фундаментализм замыкается на эту идею.
В статье про фильм Кирилла Серебренникова «Ученик» вы пишете про новый феномен внеконфессиональной религиозности. Появляются люди, которых на Западе называют «nones», «никакие». В нашей стране к этому типу принадлежат те, кто движим желанием отомстить грешникам, обрушить свой гнев на несогласных. Почему у нас протест принимает такую форму?
Б. Ф.: Я столкнулся с этой проблемой, когда посмотрел фильм «Ученик» в Гоголь-Центре и поразился. Показан вроде бы протестантский фанатик. Я вначале подумал, что пьеса-то Мариуса фон Майенбурга, немецкая, Серебренников ее адаптировал к русским реалиям – и ее немножко недоадаптировал. Потому что откуда у нас такому взяться? А потом задумался и понял, что интуиция художника оказалась острее, чем размышления социологов религии. И действительно, смотрите, «nones» на Западе – это результат секуляризации, когда размываются церковные структуры, а люди сохраняют веру в высшее начало, но при этом им все равно, к какой конфессии принадлежать. Когда их спрашивают: «Вы протестант, католик или иудей?», они говорят: «Да нет, я… да это не существенно, что-то там есть. И я остаюсь с этой высшей силой, а институциализированная форма религии мне не интересна».
Поиск ведьм ведет к тому, что люди перестают доверять друг другу
На Западе такая позиция совмещается с либеральными взглядами. То есть в культурных войнах они скорее на стороне секуляристов, против всех фундаменталистских крайностей. У нас же получается, как я понял, посмотрев фильм Серебренникова, что этот наш парень явно внеконфессионален. Потому герой там и батюшку православного куда подальше посылает: он не чувствует себя членом православной церкви, он не протестант, он никто. Но он читает постоянно Библию и сыплет цитатами, так что даже батюшке этому бедному нечего сказать, не настолько хорошо он знает Библию. Таким образом, получается, что у нас внеконфессиональный, так сказать, верующий скорее является следствием религиозного подъема.
Это с одной стороны. А с другой стороны, как мы уже говорили, тут не чисто религиозные факторы, а голый морализм, видимо: мы святые в белых одеждах, а кругом грешники. Неслучайно он в этом фильме борется с учителем биологии, которая символизирует модернизацию, современность. Он антидарвинист, он сражается с порочным Западом, который считает, что человек произошел от обезьяны, а мы так не считаем. В общем, получился любопытный тип внеконфессионального фундаменталиста. И я подозреваю, что это для нас характерно.
То есть все конфессии для героя недостаточно радикальны?
Б. Ф.: Да, можно и так сказать. Мол, вы тут все нашли какой-то modus vivendi, а нужно все время обращаться к библейскому Богу, Богу, который Содом и Гоморру уничтожил, обрушил на них страшный огонь, серу. И вот так надо вести себя, сталкиваясь с этим порочным обществом, аморальным.
Почему вам кажется, что ориентация на прошлое, желание возродить прошлое скорее разобщает нас, чем соединяет и вдохновляет?
Б. Ф.: Понимаете, как мне кажется, тут вот в чем проблема. Когда есть установка на патриархальность, на все эти скрепы, на традицию, на прошлое, тут же начинается поиск ведьм. То есть агенты современности, агенты модернизации, которые мешают возврату в прошлое, становятся врагами. Есть такая точка зрения, что это должно сплачивать: нашли общих врагов и против них пойдем стройными рядами… Но, на мой взгляд, это довольно поверхностная идея, что мобилизация может объединить. Она, наоборот, разобщает.
Почему? Потому что поиск ведьм ведет к тому, что растет подозрительность. Люди перестают доверять друг другу. Есть социологические исследования, по которым Россия слишком низко, к сожалению, находится по коэффициенту доверия в обществе. Скрепы доверия у нас не очень: все всех во всем подозревают, растет разобщенность, отчуждение людей друг от друга, социальная ткань рвется. Поэтому поиск опоры в прошлом и отторжение модерна, современности и Запада, как символа современности, ведет, на мой взгляд, к разобщению.
Видите ли вы какой-то выход из этой ситуации? Понятно, что мы не можем действовать на государственном уровне, но на уровне человеческих связей, горизонтальных связей или личных отношений? Где путь к толерантности не только межконфессиональной, но и в культурных войнах? Можно ли их как-то смягчить?
Б. Ф.: Мы действительно не можем поменять государственную политику и прочее. Что касается психологической стороны, которая вам более интересна, как наладить все это? Вот тут сложно. Потому что эти страсти или кажущиеся религиозными вещи действительно задевают эмоции больше, чем разум. Нужно попытаться как-то включить разум, да? Тоже не очень получается. Мне кажется, что психоаналитический подход самый верный. Интеграция бессознательного, когда ты неврозы начинаешь осознавать. Будь моя воля, я бы увеличил роль психологов в стране.
Ну, по крайней мере, психологи создают пространство, где об этом можно говорить.
Б. Ф.: Да, где можно об этом говорить и приходить к консенсусу. Кстати говоря, степень психологизации западного общества очень велика. То есть там психологи играют серьезную социальную роль и действительно многие люди пользуются их услугами, причем не только богатые, эти услуги многим доступны.
Психологи действительно кое-что могут сделать для уменьшения напряжения в обществе, для осознания того, что нас разделяет, а что все-таки соединяет. Будем считать это оптимистичным финалом разговора.
Об эксперте
Борис Фаликов – историк религии, философ, публицист, доцент Центра изучения религий Российского государственного гуманитарного университета. Специалист по новым религиозным движениям.
Интервью записано для проекта Psychologies «Статус: в отношениях» на радио «Культура» в октябре 2016 года.
