«Дней через десять после того, как я переехала в свою новую квартиру, Марина постучалась ко мне в дверь со словами: «Мы ведь с тобой так похожи – давай будем подругами?» Я никого еще в этом доме не знала, но уже заметила, что соседи охотно общаются друг с другом. Это мне очень понравилось: я всегда мечтала иметь «настоящих соседей»... Тем не менее предложение Марины меня смутило. Я растерялась и ответила как смогла, что-то вроде: «Я рада, что поселилась здесь, и мне, конечно, хочется познакомиться с соседями».
Я быстро включилась в общую жизнь нашего дома, и вскоре меня даже выбрали в совет товарищества*, членами которого уже были Марина и еще четверо жильцов. Марина проявляла большую активность, но при этом очень любила командовать и всегда твердо отстаивала свою точку зрения. На первом собрании я рассказала о двух ситуациях, которые, как мне казалось, следовало разрешать с позиций здравого смысла, но с ее стороны последовала какая-то странная реакция – мне трудно ее определить. Она с радостью выслушивала мое предложение и тут же находила сотню аргументов против. Я подумала тогда, что, наверное, у Марины скверный характер... Несколько дней спустя она прислала мне длиннющий мейл на несколько страниц, где в подробностях разбирался каждый затронутый вопрос. Она энергично объясняла, в чем я не права, и негодовала по поводу того, что я вообще посмела высказать мнение, столь отличное от ее собственного. Я ответила по электронной почте вежливым и аргументированным письмом и уехала на выходные из города. Вернувшись, я обнаружила у себя на автоответчике тридцать с лишним сообщений от Марины: она объясняла, в чем я не права, и недоумевала, почему я этого не понимаю. Я испытала чувство неловкости за нее и какой-то смутной вины за то, что я дала повод к столь сильным переживаниям. Я колебалась какое-то время, но решила не отвечать ей и не говорить об этом инциденте с другими членами совета, чтобы не ставить ее в неудобное положение. С этого момента Марина постоянно стала мне перечить. Что бы я ни делала (или, наоборот, не делала), что бы ни говорила (или, наоборот, не говорила), она бросалась в атаку, доказывая, что я не права. Я не сразу поняла, что она больна: в самом деле, каждый раз, стоило кому-то коснуться хоть кирпича в этом доме, это воспринималось так, словно коснулись части ее самой. Я добросовестно тратила время, оправдываясь, доказывая, пытаясь найти решения, которые бы ее устроили, но все тщетно. А мои оплошности только еще сильнее разжигали ее ярость.
Марине нужен был враг, которому она могла бы противостоять, и этим врагом стала я. Ее нападки становились все более прицельными, настойчивыми и носили личный характер. Это было отвратительно, потому что какие-то крупицы правды в них всегда содержались. Я получала мейлы, полные все более тошнотворных намеков на мои «махинации» в целях «захвата власти» и мои якобы «незаконные поборы» с жильцов. Понемногу ее обвинения и язвительные нападки стали меня подавлять. Никогда прежде никто так меня не ненавидел! Я все чаще об этом думала, а когда переставала, очередной мейл или телефонный звонок возвращал меня к этим мыслям. Я сталкивалась с ней почти каждый раз, когда возвращалась к себе или выходила на улицу. У меня возникло ощущение, что она присутствует повсюду, не только в доме, но и в моем сознании, в моей жизни. Я начала задумываться, не сошла ли я тоже с ума...
Однажды в интернете я напала на подробное описание параноидального психоза и обнаружила там точь-в-точь все характерные особенности ее поведения: «системный бред, подозрительность, надменность, обидчивость, агрессивность, ложные выводы, ригидность психики, искаженные интерпретации»... Я много говорила об этом со своим психотерапевтом. Она объяснила, как мне нужно вести себя с Мариной. Прежде всего, перестать общаться наедине – обо всех ее нападках сразу сообщать другим членам совета и отвечать ей, только привлекая юридические аргументы... С тех пор я переправляла каждый ее мейл на официальный адрес нашего совета. Мне становилось легче, а ее это приводило в бешенство. Пару раз после этого Марина даже замахивалась на меня, правда не довершая удара. Мне пришлось пойти к участковому. Я долго колебалась: никогда не представляла себе, что пойду «доносить» в полицию на свою соседку... И тут обнаружилось, что в отделении обо мне уже знают: Марина неоднократно заявляла о моих «незаконных поборах» и «вымогательстве». Я проклинала ее за то, что она поставила меня в такое положение: отвратительно было чувствовать на себе изучающий взгляд дежурного, который пытался определить, кто из нас больше спятил – я или она.
В конце концов я ушла из совета ТСЖ, лишь бы только она оставила меня в покое. Это не особенно помогло: все равно я осталась главным объектом ее ненависти. Я понимала, что ее поведение – это следствие болезни , но меня оно все равно задевало. Дети из нашего дома, с которыми прежде мы сердечно здоровались, вдруг стали смотреть на меня косо. Один соседский мальчик в конце концов признался матери, что Марина им объяснила, какая я злая и даже опасная – настолько, что ей пришлось заявить на меня в полицию, потому что я ее чуть не убила. То, что она стала портить мои отношения (они, вероятно, вызывали у нее ревность), я восприняла как неслыханную жестокость, это было хуже, чем случаи, когда она замахивалась на меня, чем все те гадости, которые она обо мне рассказывала...
«Я ДУМАЮ, ОНА В ЧЕМ-ТО ПОХОЖА НА МЕНЯ И НА НАС ВСЕХ. ОНА – ТА, КЕМ МОГЛА БЫ БЫТЬ Я, ЕСЛИ БЫ ПО НЕСЧАСТНОМУ СТЕЧЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ЗАБОЛЕЛА»
Мне пришлось долго разбираться в себе, чтобы осознать, почему я оказываюсь так уязвима перед этой женщиной. Я поняла, что она погружает меня в мир, которого я не знаю и который не могу контролировать. Мир, в котором открытость, доброжелательность, желание понять другого – то есть все то, чем я дорожу в общении с людьми, – не работают. Я оказалась перед ней безоружной и потому – беззащитной. Я боялась не столько ее физической агрессии, сколько жестокости и грубости, к которым она меня толкала. Не знаю, сколько раз я сдерживала себя, чтобы не ответить ей с той же злобой, с какой она на меня нападала. Знаю только, каких нечеловеческих усилий мне это стоило. Она сумела заставить меня пройти через все: я чувствовала вину за то, что вызвала ее гнев; стыд – за то, что использую свой здравый рассудок против ее больного; бессилие – потому что не могу найти способ все уладить. Я испытывала по отношению к ней жалость, но в то же время и ненависть, и презрение, и ярость. Я думаю, она в чем-то похожа на меня и на нас всех. Она – та, кем я могла бы быть, если бы по несчастному стечению обстоятельств я заболела. Она – та, кем я, вероятно, бессознательно больше всего боюсь стать: несчастная женщина, одинокая и безумная.
Мои соседи по-настоящему поняли, что мне пришлось выносить, когда состояние Марины ухудшилось и она принялась и за них. Ей не удавалось сдерживать свое бешенство, она уже стала переходить все границы. Стали пропадать вещи из коллективной собственности, появились оскорбительные надписи на стенах. Подросткам из нашего дома она рассказывала, что я непоправимо испортила жизнь каждого из нас, но она нашла решение: она сожжет дотла мою квартиру, чтобы искоренить зло. Она завела блог, полный оскорблений и недоброжелательства, в котором доставалось каждому из соседей – хотя я и оставалась ее излюбленной мишенью. Ситуация стала невыносимой для всех, но менее тягостной для меня: я уже не была один на один с ее безумием. Словно разжались тиски, и я снова могла дышать. Я перестала бояться.
Марина в конце концов уехала из нашего дома. Мы испытали одновременно облегчение и грусть. Но эта история еще не закончилась: она продолжает регулярно приезжать, бродит вокруг, пишет оскорбления и угрозы в своем блоге. Но нам, конечно, стало гораздо легче дышать. Хотя она годами отравляла нам жизнь, а в последние месяцы сделала ее просто невыносимой, эта история ужасна прежде всего для нее самой: это горькая история несчастной женщины. Одинокой и безумной».
* ТСЖ, товарищество собственников жилья.
