Аутисты: сокровенные люди

Есть целая наука про то, как обучать человека с ментальными особенностями житейским навыкам. Называется АВА. Почему, например, не говорящий не говорит? Не слышит? Слышит, но не понимает? Понимает, но не может ответить? Может, но не хочет? Узнав методом наблюдения и тестирования причину немоты, педагог определяет, что именно может мотивировать студента преодолеть немоту. Общение? Ласки? Игры в компьютер? Овсяное печенье? Все, что способно мотивировать студента, должно находиться в распоряжении педагога. Тогда студент будет стараться. Но нигде в книжках про АВА я не читал, что педагог может сомневаться в ценности рационального мира и восхищаться безумием своего подопечного.

Кто любит блины – не опасен

Но здесь сомневаются. Стены центра «Антон тут рядом» завешаны цитатами и изречениями студентов. Безумными настолько, что безумие граничит с мудростью. «Ты всегда можешь взять больше, чем ничего». «Чувства сложны и не всегда имеют смысл». «Одна из самых серьезных потерь в битве – это потеря головы». «Желаю тебе до четверга найти все такое». «Кто любит блины – не опасен». «Отсюда мораль: что-то не соображу».

– Понимаешь, – говорит Любовь Аркус, – все, что я читала про аутизм, касается детей. У нас взрослых аутистов вообще не существует. Когда ребенок с аутизмом вырастает, ему ставят диагноз «шизофрения» или «умственная отсталость». Когда это случается? В 18 лет? В полночь с двенадцатым ударом часов? Все специалисты по АВА, с которыми я общалась, уверены, что их методика, которая успешно применяется к детям, автоматически может быть перенесена и на взрослых. Но взрослые – другое дело. Социальный интеллект у них неразвит, как у детей, а личность и самоощущение взрослые. И вот, предположим, ты выяснил, что человек любит овсяное печенье. Но если ты хочешь заставить его заниматься за овсяное печенье, то он смотрит на тебя такими глазами, что становится не по себе. Он как будто говорит: «Ты что же это, хотела купить меня за овсяное печенье?»

Из длинного и подробного рассказа Любови Аркус следует, что центр «Антон тут рядом» основан не на том, что Аркус знакома с АВА, а на том, что она имеет опыт успешного и терапевтичного общения с Антоном. Мотиватором для того, чтобы студент осваивал социальные навыки, становится не овсяное печенье и не игра в компьютер, а сам по себе центр, общение с тьюторами и мастерами. Главное – установить контакт.

– Как это? – спрашиваю. – Как установить контакт с человеком, который не идет на контакт?

– Принимающая среда… Отказаться от этих наших штучек… Мы вступаем в отношения с другими людьми, имея внутри себя набор драматургических схем и персонажей.

– Мы всегда играем кого-нибудь?

– Ну, вроде того. Так вот, аутисты – это протоперсонажи. Люди, сущность которых ни во что не одета, у которых сокровенное никак не скрыто, не защищено. Если ты скажешь Антону дежурное: «Привет, как я рад тебя видеть», – он испугается, оттого что твои слова про радость будут противоречить отсутствию радости в твоих глазах. Может быть, в том и вызов аутистов миру, что нельзя с ними заменить эмпатию технологией и методикой. Понимаешь?

– Не понимаю, – пытаюсь соврать я, ибо мне легче было бы написать про методику, чем про эмпатию.

Любовь Аркус продолжает:

– Когда я сняла фильм про Антона, мне пришло множество писем, тысячи. И часто они начинались словами: «Антон Харитонов – это я». Понимаешь? Однажды во время съемок я увидела отчаяние Антона, увидела, как это отчаяние страшно выражалось. Я смотрела на него, и мне на секунду показалось, что я смотрю на себя в зеркало. Смотрю и вижу не себя сегодняшнюю, а ту лучшую себя, которой уже нет на свете, которую мне давно пришлось вымуштровать и сделать социально приемлемой.

Разговоры раненых

В центре «Антон тут рядом» работают пятнадцать тьюторов. У двоих, несмотря на старания, не получается установить контакт со своими студентами и сделать так, чтобы их социальные навыки развивались.

– Не потому что ленятся, – говорит Аркус. – Стараются, сидят со студентами рука в руку, отводят домой. А контакта нет и развития нет.

У остальных, стало быть, получается.

Вот, например, Роза. Она ведет гимнастические занятия. С нею забавно разговаривать, потому что она как будто все время бежит куда-то или танцует. В детстве пыталась заниматься шахматами, но не смогла, потому что за доской надо сидеть. Потом пыталась заняться психологией, но было невыносимо скучно, что пациенты совсем не танцуют. В ней внутри – как будто моторчик, от которого она устает. А здесь в центре студенты танцуют с ней, но медленно, как будто в меду. И Роза говорит, что ей нравится ловить моменты остановки.

Или вот Аня. Здесь в центре она отчетливо видит, что нужна кому-то. Она говорит: «Мне нужно подтверждение, что я живу». Или вот Эля. Она ведет видеохронику центра. Говорит, что умеет следовать условностям, но очень не любит. И здесь в центре ей легко видеть детские мотивы в поступках взрослых и меньше злиться. Или Миша. Здесь в центре он старается стать понятным. Или Филипп. Ему 27 лет. Он всю жизнь зарабатывал тем, что стучал в метро на барабане. До прихода в центр никак не мог придумать себе дела, которое заставляло бы вставать каждый день и работать регулярно. Деньги не были достаточным мотивом. А помочь аутистам – достаточный мотив.

А на повара Виталика, который успешнее всех обучил студента Шурика печь оладьи, достаточно только посмотреть. Он веган и хипстер, весь в татуировках и пирсинге.

– Ты не находишь ли, Люба, – спрашиваю я Аркус, – что успешные твои сотрудники – сами люди со странностями?

– С валентностью, я бы сказала. С открытым каналом души, который готов принять и понять другого.

– Валентность – это что? Раненость? Уязвимость?

– Я не хотела этого говорить. Но кроме ранености и уязвимости я другой валентности пока не встречала. Тьюторы мои – не ущербные люди, не травмированные, но они однажды узнали, где у них сокровенное – жизненно важный орган.