Думаю, многие сходятся на том, что времена сейчас меняются очень быстро. Под временами здесь понимаются самые что ни на есть реальные жизненные уклады. Ну, скажем, мир с мобильной связью разительно отличается от мира «до». Как правило, все твои близкие, где бы они ни были физически, находятся в зоне доступа, что образует странную систему, не представимую прежде, наподобие гигантской молекулы. Мобильная связь отменяет гигантское количество классических сюжетов, основанных на «невстречах» или неполноте информации, начиная с «Ромео и Джульетты». При этом отметим, что чисто технически радиотелефон задействован в одном из французских фильмов 70-х с де Фюнесом; переворачивает мир именно общедоступность инновации. Частный транспорт заполонил улицы России значительно позднее того, когда Форд изобрел автомобиль. Но именно внедрение и удешевление нового невероятно ускоряются.
Старшее поколение потихоньку привыкает к Интернету, а молодое не представляет себе жизни без социальных сетей. Наши тронутые артритом пальцы только-только привыкли к мыши и клавиатуре, а их – уже вовсю елозят по экрану. Между поколением, еще не заставшим пейджер, и уже не заставшим, прошло лет десять – не больше.
Возникают удивительные инверсии. Например, в 1973 году ситуация в СССР сегодня была точно такой же, как вчера. А в 1988–1989-м ежедневно что-то менялось – и в Европе, и за окном, а вечерами мы наблюдали жизнь рабыни Изауры (приблизительно одно небольшое изменение на 10 серий). Или характерная картина нового времени: дети обучают родителей новым программам и гаджетам, а не наоборот.
Наблюдая в конце 80-х фильм, снятый в конце 50-х в центре Москвы, зритель видел ровно те же улицы, те же дома, даже те же опорные магазины. Попадая в армию (лично я – на стрельбы), вчерашний школьник или студент брал в руки примерно те же образцы оружия, которые видел на киноэкране в фильмах о войне. Поэтому была огромная разница между восприятием, например, фильма «Александр Невский» (копья, стрелы, кольчужка) и «Батальоны просят огня». В 1941–1945-х воевали не просто наши деды, а как бы мы, попавшие в другие условия.
Читайте также: Лев Гудков: «Нам трудно расстаться с советским прошлым»
Словом, был некий горизонт, 30–40 лет, осязаемого прошлого, зрительно и тактильно не отличимого от настоящего. Дальше располагалось что-то вроде сказки. Не то чтобы на этом близком расстоянии невозможны были исторические подтасовки и фальсификации. Очень даже возможны, но они как раз воспринимались болезненно. Ярчайший пример – наследие Сталина. Согласитесь, подобный жаркий спор про Ивана Грозного – злодей это или все же собиратель земель русских? – возможен лишь в пародии. То, что за горизонтом, уже не трогает эмоционально. И как жидкость в невесомости собирается в шар, прошлое в этой «невесомости» самоорганизуется в миф и образ, удобную для памяти форму.
Для нынешней молодежи горизонт прошлого – не более десяти лет. Даже их собственное детство (в их же представлении) протекало в доисторическую эпоху. Эпоху игровых автоматов, первых продуктовых ларьков, пейджеров. Мы поражаемся, что половина сегодняшних старшеклассников не в курсе, кто выиграл Вторую мировую войну, но для них Вторая мировая – то же, что для нас Столетняя. В итоге происходит странный процесс: мифологизируется совсем недавнее прошлое, 30–40 лет назад, что сопровождается поразительной забывчивостью.
При этом детали как бы восстанавливаются из логики целого, но с дикими ошибками. Например, из аргументации известного архитектурного критика, «в СССР не было маленьких магазинов». Были, только возле моего дома четыре – «Молоко», «Рыба», «Овощи-фрукты» и «Инструменты». Или из аргументации известного литературного критика: «В СССР были низкие гонорары». Напротив даже – немыслимо высокие. На новомировский гонорар в сороковые можно было купить машину или квартиру, а в 80-е это были 3–4 месячных оклада. Логика целого между тем ясна: СССР был страной, тяготеющей к коллективизации, гигантомании; с другой стороны – к уравниловке, жизни мимо денег. Так? Так, да не так. С одной стороны. А с другой – наоборот. Пожалуй, главной его стороной была именно двусторонность, по Орвеллу – двоемыслие.
В известном анекдоте старого немецкого еврея спрашивают, когда он был счастлив. Он отвечает: «При Гитлере: я был молодым». Что ж, люди моего поколения, конечно, были счастливы при Брежневе, и далеко не так катастрофически. Но, наверное, не стоит путать сладкую ностальгию по юности с реальным содержанием жизненного уклада – нищего, душного и лицемерного. Тем более что эта ностальгия совсем некритично подхватывается молодежью, зорко наблюдающей очевидные недостатки (кто же спорит?!) нынешней России. Если коротко, они не лечатся прошлым.
Я уверен, сегодня как никогда нужны мемуары еще не старых людей, подробные, объемные свидетельства недавнего прошлого, потому что правда здесь важнее плоского мифа – того или другого.
