Иногда чье-то замечание высвечивает неожиданную сторону привычного. Прочитав статью о творчестве 8-летней Маши «Девочка с аутизмом пишет картины», психолог Юлия Болдырева сказала: «Если ребенок талантлив, то почему в заголовке надо выпячивать именно болезнь?!» С одной стороны, понятно: живые, тонкие, эмоциональные картины не укладываются в клише представлений об аутизме как замкнутости в камере одиночества, в которую не доносятся звуки мира. С другой, повернется ли язык сказать о Кандинском: «Шизофреник-психиатр, написавший классическую книгу о шизофрении»? С одной стороны, понимаю Юлю, а с другой – понимаю родителей, счастливых успехами своих, как они говорят, аутят и поддерживающих этим других родителей. То, что я хочу сказать, относится не только к аутизму, а к любым особенностям, делающим людей «не такими», «инакими», отличающимися от наших представлений о нас самих.
Этикетирование, стигматизация, а попросту говоря, навешивание бирок – это то, с чем постоянно сталкиваются инакие люди, которых не видят за бирками диагнозов. Диагноз сам по себе не бирка, а указатель путей возможной помощи. В бирку мы превращаем его сами. Люди с болезнью Дауна сегодня работают даже в университетах, а в некоем детском саду родители встают на дыбы при попытке устроить такого человека дворником: «Мы не хотим, чтобы наши дети видели это! Он опасен!»
Вспыльчивый человек, пока у него нет диагноза, просто вспыльчив, а есть диагноз – сразу сумасшедший, за каждым движением которого мерещится болезнь. Это тяжелый хронический стресс, который рано или поздно может привести к взрыву обиды и бессильного протеста загнанного в угол человека.
Проще всего навесить на стигматизацию ярлыки-бирки бесчувственности, жестокости, морального уродства и т.п. Проще всего и непродуктивнее всего. Это ставит стигматизирующих в то же положение, в котором оказываются стигматизированные, и самым вероятным результатом будет защитный протест с еще больше выраженным непринятием, отверганием инаких.
Это было бы и несправедливо, потому что каждый из нас при встрече с инаким человеком испытывает напряжение, более или менее заряженное страхом: а вдруг то же с мной, с моими детьми случится? И это совершенно естественно. Оставаясь неосознанным, этот страх, как и всякое неосознанное чувство, будет управлять мной. Лишь осознав его, я получаю возможность так или иначе управлять им. Вот я иду и вижу на перекрестке широкого, ревущего машинами проспекта растерянно застывшего на краю тротуара слепого. Первая, в доли секунды реакция – страх оказаться на его месте. Не осознав свой страх, скорее всего окажусь занятым, опаздывающим и т.д. и пробегу мимо. Осознав, могу почувствовать себя на его месте и, скорее всего, помогу ему перебраться через дорогу, а себе – быть человеком.
Бирки обрастают мифами – например, об опасности душевнобольных. Правда заключается в том, что процент преступников среди них на порядки меньше, чем среди здоровых. Или мифы, приравнивающие душевное расстройство к глупости. Но достаточно познакомиться с историей наук и искусств, чтобы увидеть, как тесно переплетены и связаны гениальность и помешательство.
Человек не состоит из одной своей инакости, будь она проявлением болезни, врожденной особенностью или результатом, скажем, травмы. Он переживает ее и ищет свое место в мире, который может помогать ему, а может и мешать. Помню, как съежилась горбатая доктор – милый и деликатный человек – на лекции коллеги, заявившего, что «горбуны злые и недобрые люди»: если постоянно слышать такое, немудрено и обозлиться, но это ведь не в горбатости заложено.
По-моему, лучше всего об этом сказал Григорий Поженян: «Если рубанком содрать со ствола кожу, распилить его, высушить, а потом покрасить, то может подняться мачта океанского корабля, могут родиться красная скрипка, копье, рыжая или белая палуба. А я не хочу, чтобы с меня сдирали кожу. Я не хочу, чтобы меня красили, сушили, белили. Нет, я этого не хочу. Не потому что я лучше других деревьев. Нет, я этого не говорю. Просто я другое дерево».
