Елка длиной в век

В доме стоит елка, а значит, дом этот русский, хоть и находится в штате Массачусетс.

Американцы к Новому году елки уже убирают. Даже если и отмечают, с запахом хвои и свечками этот праздник не связан.

Через несколько дней Лене исполнится 94. Ее старшей сестре (автору книги об их семье) уже 97, а еще есть две младшие, к которым эти две относятся строго и покровительственно. Когда-то их было шестеро, но одна из сестер и единственный брат уже ушли.

Раньше, если Лене было что-то нужно, она звонила старшей, та садилась за руль и приезжала.

Так было и пятьдесят, и два года назад, а вот теперь стало трудновато. И вести дом стало трудно. Но с недавнего времени у Лены живут две чудесные русские женщины.

Приехали они из Архангельска, прочитав ту самую книгу о Зарудных, и сотворили чудо: из одинокой, печальной, плохо ориентирующейся в пространстве и времени американской университетской дамы сделали спокойную интеллигентную русскую старушку с хорошим знанием английского.

На елке горят свечки, как в детстве, и четверо девочек Зарудных смотрят на огоньки.

На полках высвечиваются корешки книг Набокова (если открыть их, увидишь дарственную надпись автора) и множества других, и даже мемуары Троцкого в английском переводе Лены («Ты знаешь, он такой ужасный, такой ужасный, но когда я все перевела, мне его так жалко стало!»).

Я сижу вместе с ними у елки, любуюсь их аккуратными седыми головками, наслаждаюсь их старым русским языком.

Время от времени одна из добрых помощниц говорит (совершенно как в советском детском саду!): «А сейчас нам Лена прочтет «Мороз-воевода»!»

И счастливым, ясным голосом без малейшего акцента Лена с выражением читает стихи. Когда и где она их учила? В школе в Омске, куда их забросила судьба, а может быть, в Харбине (ударение на последний слог — так было там принято), где она школу оканчивала?..

– А сейчас нам Катя расскажет про Морозко.

Катя, у которой докторская степень по биологии, улыбается застенчиво. Ей 84, но при старших она всегда маленькая и немножко стесняется.

А огоньки все горят — и мы смотрим на них, как дети. И видятся там отсветы их далекого детства в дореволюционном Петербурге, и уральская деревня, где за день до рождения Кати белые выгнали их семью из дома, и Омск, где их мать расстреляли красные, и тульская деревня, откуда родом была их няня Маня, спасшая всех шестерых осиротевших детей, и Харбин, куда им помогла выехать родственница — дочь художника Альберта Бенуа.

И все их американские елки с еще живыми мужьями и еще маленькими детьми, и елки советского и постсоветского времени в Архангельске, и все мои, среди которых есть даже одна кремлевская. Но с этой ее не сравнить.

– А сейчас…

Да-да, я тоже прочту стихи. У елки. Какое счастье.