Psychologies: Палеонтологические открытия у многих из нас вызывают живую симпатию и интерес. Чем вы это объясняете?
Ив Коппенс: Может быть, тем, что наука, которой я занимаюсь, представляется людям делом безобидным. Они не усматривают для себя никакой угрозы в этих открытиях — хотя в некотором отношении они не так безобидны, как может показаться. Когда я говорю, что человек произошел от животных, что он близкий родственник обезьяны или что появился он три миллиона лет назад, мои слова противоречат священным текстам и могут не нравиться. Моя бабушка, к примеру, заявляла: «Может, ты и произошел от обезьяны, а я — уж точно нет!»
Вы ощущаете симпатию других людей по отношению к своей работе?
И. К.: Да, но я и сам люблю людей и думаю, что это чувствуется. Как любому страстно увлеченному человеку, мне нравится рассказывать о своем любимом деле так, чтобы всем было интересно и понятно. И, если быть до конца искренним, вероятно, я люблю людей еще и потому, что нуждаюсь в их любви.
Возможно, к вам относятся с интересом и потому, что вам доступны тайны наших самых далеких предков — ведь именно вы обнаружили знаменитую Люси…
И. К.: Да, теперь ее имя прочно ассоциируется со мной… Недавно один ребенок спросил меня: «А когда Люси с вами встретилась?» Эта формулировка показалась мне довольно точной: своего увлечения я не выбирал и не искал — прошлое всегда интересовало и завораживало меня, с самого раннего детства. Наверное, все дело в том, что исследования в этой области напоминают нам о самых главных вопросах, которые каждый человек задает себе уже многие миллионы лет: что я здесь делаю? Откуда пришел и куда иду? Интерес к первоистокам естественен, характерен для всего общества в целом, и в то же время этот интерес для каждого из нас — глубоко личный. Это подтверждает и популярность генеалогии, особенно среди тех, кому не хватает ощущения своих корней. Вот, например, в Соединенных Штатах: стоит поговорить с американцем минут пятнадцать, и обязательно узнаешь, что у него мать из Голландии или бабушка из Украины. Мне кажется, что ни расскажи американцам об их предках, они будут рады всему — так им необходимо вновь ощутить свои корни.
А вам знакома такая потребность?
И. К.: Ну конечно! Впрочем, я, покопавшись в земле почти во всех уголках мира, уже давно чувствую себя его гражданином.
Есть такое впечатление, что мужчины чаще увлекаются древней историей, чем женщины. Как вы думаете, почему?
И. К.: Да, это так… Многие уважаемые мною антропологи и философы упорно стараются доказать, что оба пола по сути своей одинаковы. Но окончательно они меня все же не убеждают. Воспитание, конечно, играет свою роль, но если взглянуть на вещи честно, можно увидеть, что у девочек (за редким исключением) уже с самого раннего возраста возникают свои специфические наклонности и интересы. К примеру (сейчас меня многие назовут сексистом — но что поделать!), под моим руководством писали диссертации многие молодые ученые. Так вот, когда я спрашивал, какой темой они хотели бы заниматься, юноши больше интересовались головой, черепом, зубами — словом, всем тем, что можно отнести к верхней части тела, к голове и мозгу. А девушки чаще выбирали для исследования конечности, ту часть туловища, где расположен наш центр тяжести, таз… Я могу только констатировать: частью нашего организма, наиболее достойной интереса, мужчины считают мозг. А женщин больше занимает туловище, его движение, способ его перемещения…
Не рискуем ли мы при такой натуралистической трактовке укрепиться в мысли о непреодолимом различии между полами? Как у наших предков: мужчина — охотник, а женщина — собирательница...
И. К.: Мы не можем закрывать глаза на это различие. Когда около трех миллионов лет назад появился человек, он вскоре включил в свой рацион мясо — а его пришлось добывать на охоте! Понятно, что женщине охотиться трудно, когда один ребенок у нее в животе, а другой — за спиной. Такая ситуация длилась по меньшей мере десять тысяч лет, пока люди не стали оседлыми и не начали делать запасы пищи. Насколько мы изменились с тех пор? Этого не может сказать никто.
В нашу эпоху «развитой цивилизации» что в человеке осталось первобытного?
И. К.: У обоих полов? Инстинкты. Но сегодня они почти утратили свою прежнюю значимость. Зато у нас есть независимость в проявлении воли. Эта свобода воли, мне думается, появилась одновременно с человеком, но с тех пор она постоянно развивается и опережает инстинкт. Но вот какими темпами? Что отделяет то животное, которое множество лет назад состояло из одних инстинктов, от сегодняшнего человека? Этот вопрос долго меня преследовал.
Как нашли Люси
Австралопитековые представляют большой интерес для антропологов как вероятные эволюционные предшественники человека. В 1974 году в Восточной Африке, в Афаре, французско-американская экспедиция впервые нашла полный скелет австралопитека (40% сохранности костей), миниатюрный, принадлежащий женской особи. Это наконец позволило сделать полную реконструкцию внешнего облика этого существа. Весь лагерь был возбужден, никто не спал, включили магнитофон с записью песни Beatles «Lucy in the Sky with Diamonds» («Люси в небе с бриллиантами»). С этого момента находка получила имя Люси. Рост ее был всего 105 см, вес 27 кг. Судя по зубам, ей было 25–30 лет, геологический же возраст Люси — 3,5 млн лет. Это самый древний скелет прямоходящего гоминида*.
* Гоминиды — семейство отряда приматов, включающее людей.
А в 1988 году вы предложили ответ на него…
И. К.: Да. Однажды в Эфиопии, на становище Мелка-Контуре, в самых древних пластах мы обнаружили человека Homo habilis (лат. «человек умелый») с некоторыми орудиями труда. А в более новых слоях мы нашли другого человека, Homo erectus (лат. «человек прямоходящий»), но с теми же орудиями труда. Затем, исследуя все более близкие к нашим векам слои, мы увидели, что орудия постепенно менялись… но не так быстро, как человек. Таким образом, в течение тысячелетий наблюдалось эволюционное отставание культуры — она развивалась медленнее, чем наша собственная природа. До того момента, пока обе не сравнялись примерно сто тысяч лет назад. С тех пор культура одерживает верх над природой. Поэтому биологически человек почти не эволюционирует — приобретенное преобладает над врожденным. Например, сейчас, когда мы страдаем от вирусного заболевания, мы не приспосабливаемся к борьбе с вирусом «природным путем» — мы обращаемся к медицине, к «культуре», и создаем вакцину.
Как вы думаете, мы продолжим свою эволюцию?
И. К.: Я считаю, у нас есть для этого все шансы! Культура — понятие сложное: оно включает духовные, интеллектуальные и технологические достижения, эстетику, этику… И нет причин для того, чтобы все это перестало развиваться. Если только не возникнет какая-нибудь внешняя помеха — например, биологическая (вирус) или космическая (вдруг нам на головы свалится метеорит?). Но пока что прогресс культуры впечатляет. Стоит только посмотреть на то, сколько мы можем сделать сегодня с помощью нанотехнологий, манипулируя молекулами или атомами. Мы уже почти способны заново создавать людей.
И как вы, специалист по эволюции, на это смотрите?
И. К.: Я в восхищении! Мы уже на пути к невероятным достижениям. Да, они нарушат все каноны, но так было всегда. То, что мы делаем сейчас, в Х веке вызвало бы ужас. Не надо бояться науки и прогресса.
Но опасения внушает то, что прогресс можно обратить не только во благо, но и во зло…
И. К.: У каждого открытия есть две стороны — и одна из них действительно опасна. Но здесь нужно просто сохранять бдительность. И не надо считать, что эта обязанность лежит только на ученых: ведь ими движет лишь одно, вполне понятное желание — пробовать новое, двигаться вперед. Иногда просто чтобы посмотреть, что получится, рискнуть, поэкспериментировать…
Если я вас правильно понимаю, наша эволюция отныне обусловлена культурой, а не природой. А в природном развитии мы уже достигли конечного пункта?
И. К.: Нет, наша природа продолжает эволюционировать, то есть адаптироваться к изменениям в окружающей среде. А та непрестанно меняется. Но культура действительно так хорошо предусматривает эти перемены, что нам уже меньше требуется приспосабливаться к ним. И вправду, сейчас странно думать о том, что различные человеческие популяции представляют собой результат приспособления к разным условиям окружающей среды, — теперь-то мы мгновенно перемещаемся из одной среды в другую, не ощущая на себе никаких неприятных последствий…
Утверждая, что климатические изменения — это часть истории нашей планеты, вы льете воду на мельницу тех, кто считает, что нынешние экологические кризисы в порядке вещей!
И. К.: Я не согласен с понятием «кризисы». Речь идет об изменениях, а они происходили всегда. Только теперь нельзя сказать, что человек здесь ни при чем: за три миллиона лет число людей возросло от нескольких тысяч до миллиарда, затем за двести лет — от миллиарда до семи миллиардов. Это не может не повлиять на природу…
Но вы, похоже, не считаете, что человеческий фактор тут играет определяющую роль…
И. К.: Откровенно говоря, сначала я в эту роль не верил. Я ведь в своей работе постоянно имею дело с историями разнообразных климатических изменений. Для геолога нет ничего странного в том, что погода меняется, а климатические пояса движутся. В Польше росли пальмы; на месте Парижа по мангровым деревьям скакали обезьянки! Но с некоторых пор я признаю, что теперь человек стал одной из главных причин если не самих изменений климата, то ускорения их темпа. Одновременно меня часто раздражает то, что приходится слышать по этому поводу. Такие рассуждения бывают во многом наивны.
Что вы имеете в виду?
И. К.: Например, мы часто слышим призыв «Спасем планету!». Какая глупость! Да планете на нас наплевать, она и не такое видела. Или «Спасем человечество!» — тоже нелепость! Но, разумеется, человечеству нужно приспосабливаться. И перемещаться. И конечно, без конфликтов здесь не обойтись…
Но все-таки в наших силах изменить свое поведение и сократить ущерб, наносимый природе...
И. К.: Да, мы можем приложить усилия к тому, чтобы природу сохранить. Уже сейчас мы можем создавать крупные природные парки, зная, что нашему пространству предстоят изменения и мы с этим ничего поделать не можем. Ведь человек в одночасье не прекратит эксплуатировать окружающую среду. Остановить прогресс — это, я думаю, невозможно. Да и было бы очень жаль! За свою жизнь мне доводилось изучать камни, растения, животных… И теперь, подводя итоги этого долгого пути, я понимаю, что, хотя все это меня и интересовало, больше всего меня увлекает человек.
Вы верите в Бога?
«БЛИЗКИЕ ЛЮДИ, ЛЮБОВЬ, САМ ФАКТ ТОГО, ЧТО МЫ ЖИВЫ... ПО-НАСТОЯЩЕМУ ВАЖНЫХ ВЕЩЕЙ НА СВЕТЕ НЕМНОГО»
И. К.: Я верю в человечество. И поскольку я уважаю его, я уважаю и его богов. Всех богов.
Как известно, неандерталец исчез, уступив место Homo sapiens. Как вы думаете, не грозит ли и нам та же судьба в результате каких-то климатических изменений?
И. К.: Как знать? Но вот в чем я убежден точно, так это в том, что освоение космоса продолжится и часть населения Земли переселится на другие планеты. И тогда вполне может быть, что там, в результате изоляции людей, произойдут генетические изменения, и те популяции будут отличаться от здешних. В этом случае можно предположить: когда эти виды встретятся на одной территории, один из них может вытеснить другой — как Homo sapiens вытеснил неандертальца.
Вы так хладнокровно это говорите! Это ваша профессия позволяет вам иначе, чем остальные, относиться к смерти?
И. К.: Смерть других людей я переживаю так же тяжело, как и вы. Ведь, когда человек умирает, исчезает уникальная личность. Это всегда драматично… Но, возможно, моя работа все же в чем-то изменила мое отношение к бытию. Благодаря этим особым отношениям со временем я понимаю, что по-настоящему важных вещей на свете немного. Это близкие люди. Любовь, которую мы способны ощущать. И сам факт того, что мы живы. В масштабе человечества все остальное не так важно.
