Недавно меня позвали на юбилей Второй школы, и я почему-то на него не пошел. И ведь нельзя сказать, что я не любил свою школу...
Я учился в ней с 1972 по 1976 год и, как только туда попал, ощутил радость. Мне нравилось вставать утром и тащиться на другой конец Москвы. Зачем? В первую очередь – общаться с одноклассниками, интересными и веселыми людьми. Были ли мы, пятнадцатилетние, самоуверенные, азартные, способные, продуктом этой школы? В значительной степени да, потому что наша математическая школа сильно выделялась на общем фоне.
Симпатичен ли мне тот подросток, которым был, например, я? Эти ли черты старался я по мере сил впоследствии осторожно прививать своим детям или ученикам? Тут мы ступаем на очень скользкую почву.
Дорогого стоит человеческая благодарность: родителям, учителям, времени, месту.
Наоборот, сетования седовласого дядьки на чужие огрехи в его воспитании звучат жалко и никого по большому счету не интересуют.
С другой стороны, мои наблюдения показывают, что благодарность всему случившемуся с тобой часто сочетается с тотальным самодовольством. И я, мол, пил портвейн, попадал в милицию – ну и что? (Не договаривается: а вырос таким молодцом.) А вот я не уверен, что вырос таким уж молодцом.
Мне пришлось многократно перетряхивать и пересматривать свои жизненные принципы и бытовые повадки, испытывать стыд за слова и поступки. Не знаю, смогу ли я объективно взглянуть на школу, в сильной степени меня сформировавшую, но я попробую.
Мы презирали народ, понимая под ним слой людей, не прошедших конкурс в вузы
В нашей школе замечательно преподавали математику. Учителя по другим предметам были самые разнообразные: чрезвычайно яркие и незапоминающиеся, диссидентствующие и совершенно советские. Этим как бы подчеркивалась важность математики в системе школьных ценностей. А так как коммунистическая идеология изобиловала противоречиями, критики математически ориентированного разума она не выдерживала. Наше свободомыслие сводилось к ее отрицанию.
В частности, советский большой стиль проповедовал умиление перед так называемым народом. Мы же презирали народ, понимая под ним слой людей, не прошедших конкурс в вузы. Вообще, мы очень высоко ставили конкурсный отбор, однажды его уже пройдя и намереваясь поступательно проходить в дальнейшем.
Есть еще один источник чувства избранности: ребенок, да и подросток воспринимает себя изнутри, а остальных людей – снаружи. То есть у него возникает иллюзия, что он сам ежеминутно живет богатой оттенками и эмоциональными всплесками духовной жизнью, а духовная жизнь остальных существует лишь в той мере, в какой он видит ее выражение.
Чем дольше длится в подростке ощущение, что он (один или с товарищами) не такой, как все, тем больше глупостей он совершает. Эта девиация лечится осознанием того, что ты в самой-самой глубине такой, как все. Что приводит к взрослению и сочувствию к другим людям.
