Теряя близких людей, перебираешь прожитое с ними и, хочешь или не хочешь, вспоминаешь множество всяких вроде бы мелочей, которые мог для них сделать, да не сделал. Или, наоборот, сделал, а теперь видишь, что это могло быть больно или обидно для них. И сколько себе ни говори, что жить, полностью растворясь в другом невозможно, да и такая стерилизованная жизнь была бы паточным адом , а все равно жалеешь и чувствуешь себя виноватым. Особенно по отношению к родителям.
В одной из социальных сетей столкнулся с тем, что это чувство вины называют токсическим и обвиняют в нем родителей – мол, если бы они давали детям достаточно любви, то дети отвечали бы им тем же, делали все, «как надо», были бы тишь, гладь да божья благодать – вот, как у них в отношениях с собственными детьми. Но звучавшие в этом обида, раздражение и даже злость ясно показывали, что все это защита от собственного чувства вины через его отрицание, подавление: оно продолжает мучить, но встречи с ним всячески избегаются – так хочется, чтобы все было позитивненько и можно было чувствовать себя хорошим и правым.
Между тем, это чувство вовсе не следствие какой-то объективной вины перед родителями в связи с, якобы, их виной перед нами. Скорее оно проявление любви, которая живет в душе не только благодаря тому, какими были родители, но и вопреки этому. Любви не за что-то, а просто любви. Просто любви – даже если от нее до ненависти один шаг. Часто – любви, о которой не задумываешься, которая жила в фоне и вдруг в какой-то момент открывается тебе, становится главной фигурой переживания. И хорошо, если это происходит не слишком поздно, когда поезд другой жизни уже безвозвратно уйдет. Остаются время и возможности строить отношения иначе – все-все-все никто никому дать не может, но давать больше может.
Все наше развитие это становление на собственные ноги, обретение самостоятельности, то есть так или иначе отделение от родителей. Трудно ждать от подростка, вернувшегося с первого свидания заполночь, что он поймет состояние заждавшихся родителей и сядет с ними поговорить о том, как он счастлив. Скорее всего не поймет и захочет побыть один. Все правильно – так делали наши родители, так делали мы, так делают наши дети, так будут делать внуки. За жизнь мы проходим путь от детей к той взрослости, которая вдруг шепнет: «Ты мой ребенок, мама. Брошенный мой ребенок» (Андрей Вознесенский) и засаднит чувством вины за переживания, которые теперь испытываем сами и понимаем, что их испытывали и родители.
В 1988-ом году, впервые оказавшись за границей – в Венгрии, я испытывал это чувство безвиноватой вины за то, что не могу дать родителям те условия старости, которые там видел, или хотя бы взять их с собой на эти дни. Я благодарен этому чувству – оно открыло мне многое в моих с ними отношениях, о чем раньше я не догадывался. Оно было и потом, когда их не стало, а я сталкивался с чем-то, что их бы порадовало, а порадовать не смог, не успел. Оно не ломало меня, не отравляло, а помогало иначе строить отношения с теми, кто жив, становясь при этом сильнее и, надеюсь, в чем-то лучше.
Жить по-настоящему больно и чувство вины одна из частей этой боли. А мне говорят: «Cовсем не обязательно, чтобы жить всегда было больно. Когда виноват непонятно за что, больно. Не обязательно выбирать такой способ жизни». Да, не обязательно. Но кто мешает попытаться понять истоки, содержание, смысл этой боли? И куда хуже выбрать жизнь вовсе без нее, оборачивающуюся токсической болью для других и себя.
Пожилые люди часто стараются лишний раз не беспокоить детей, мол, дети работают, заняты, у них своя жизнь. Потихоньку вывожу на разговор об их родителях, о связанных с этим чувствах и неизменно слышу сожаления – не додал, не успел, не сделал... И мы легко приходим к тому, что можно и даже нужно беспокоить – просто для того, чтобы дети могли, когда родителей не станет, не мучиться непоправимой виной за несделанное. Если, конечно, дети уже знакомы с тем чувством вины, которое поможет им откликнуться и испытать от этого радость.
