Мы часто говорим о памяти. Бывает, соревнуемся: кто что запомнил, например, из совместно проведенного вечера. Речь чаще всего идет о внимательности, об устойчивости памяти, об информативном объеме.
Между тем любой человек способен внимательно наблюдать и воспроизводить прошедшее по памяти много лет спустя после случившегося. Другое дело, что характер и предмет запоминания у каждого свой. Поэтому и соревноваться в этом вряд ли возможно. Один запоминает запахи, другой освещение и настроение, третий – голоса, интонации, мимику. Меньше всего поддается воспроизведению разговор. Увы! Если вы встречаете в мемуарах диалоги – будьте внимательны. Рассказчик явно присочиняет.
Но тема моего разговора другая. Гораздо интереснее и важнее, на мой взгляд, не объем и даже не характер памяти, а ее содержательная сторона.
Память – это всегда творчество. Воспроизвести картину точно и объективно человеку не то что не под силу – кажется, это и не его задача. То есть каждый уверен, что именно он знает, как в действительности было дело, а по существу пересоздает увиденное и услышанное согласно своей точке зрения, своему настроению и той роли, которую он играл в этом эпизоде. Субъективность неизбежна, и вряд ли стоит от нее отказываться.
Именно так творит художник. Живописец выбирает нужную краску на палитре, музыкант подыскивает необходимую тональность, каждый полагает, что сейчас покажет мир таким, какой он есть, но в реальности выражает свое отношение к миру. Даже философы в поиске объективной истины выстраивают собственную модель жизни. Как иначе объяснить наличие многих великих философских систем? Они не ошибочны, нет, и все имеют право на жизнь, как и личные воспоминания каждого из нас.
Но работа личной памяти – дело более тонкое и опасное, чем все прочие виды творчества. Память не только отражает наш характер, но и лепит его. В сущности, мы состоим из того, что мы помним.
Послушаешь одного, жизнь определяет исключительно череда унижений, предательств и обид. Попробуй возразить, что такого просто не может быть. Ответит: «Но я же помню! Ты и сам был свидетелем многих событий и, значит, можешь подтвердить, что я не вру».
Правда. Жена друга ушла от него, не простив реальной или вымышленной измены. А он так любил ее. За месяц до этого приобрел дом в Черногории, которая пленила их обоих. Какие еще нужны подтверждения? Мало того, что ушла сама, еще и сына против него настроила. И тот поверил в виновность отца и тоже предал. Они мелочно отсудили у него не только машину, к которой не имели никакого отношения, но даже полное издание Пушкина 1940 года, доставшееся ему в наследство от матери.
А в школе, помнишь, горячо продолжает друг, все сговорились устроить бойкот литераторше, а меня не предупредили, и я утром один заявился в класс, как дурак и подлиза. Или, не к ночи будь помянут, Иван Федорович! Разве не ты ходил просить, чтобы он оставил меня в группе? Нет, отослал в Челябинск устанавливать оборудование. Через год вы все с премией и со званиями, а я всего лишь толковый работник – можно при случае послать в очередную дыру, потому что не подведет.
Не то чтобы все, о чем рассказывал друг, неправда. Но дело было не совсем так. Машина потребовалась, чтобы возить сына в специализированную школу на другой конец города. И Пушкина сын полюбил именно по этой книжке – такая радость и удача, ведь дети вокруг ничего не читают. Домик в Черногории, кстати, остался за другом. В эпизоде с бойкотом учительницы случилась действительно накладка. В тот день он пошел к врачу, и его забыли предупредить. Вышло, конечно, не замечательно, но никто не собирался его специально подставлять. И начальник не имел ничего против друга: о перспективности плановой работы он тогда не подозревал, а толковый специалист в Челябинске был необходим.
Но дело даже не в этих оговорках и уточнениях. Просто ты помнишь то, что друг напрочь забыл. И что жена его необыкновенно любила, поэтому и была так потрясена случившимся. И что Иван Федорович перед смертью именно его назвал своим преемником. Да мало ли! Какие красивые вечера проводили они двумя семьями на Валдае. А обожание сына, который до сих пор страшно мучается и тоскует без отца. Может быть, еще можно поправить? Однажды он, маленький, сказал матери: «Знаешь, как папу надо любить? Сейчас мальчик бежал и кричал: папа! папа! Вот как надо любить!»
Друг сам себя обкрадывает и делает несчастным, настроив память таким избирательным образом. Спорить трудно. Разве этого не было? Было. Но не только это. И не совсем так.
