Когда я влюбляюсь, во мне обостряются абсолютно все качества – лучшие и худшие. Например, щедрость. Так она спит и спит себе до Нового года или 23 Февраля. А вот так – нет. Она вылезает из берлоги, достает рог изобилия и трубит в него круглосуточно. И ей никто не мешает. Даже рассудок, потому что он временно отключен. Временно, но фатально. Вот нормальному человеку придет в голову продавать единственное приличное зимнее пальто, чтобы оплачивать международные переговоры? Конечно нет. Нормальный человек руководствуется инстинктом самосохранения, тем более зимой. А влюбленный человек руководствуется пересыхающим горлом и шумом в ушах. Это ненадежные ориентиры. Но если ты здесь, а твой возлюбленный в Калифорнии… Дальше.
Возьмем совесть. Она тоже обостряется и в таком состоянии неожиданно замолкает.
Однажды я сидела на прекрасном ужине, который сама устроила. Он не был официальным, он был встречей трех подруг, которые давно не виделись, одна живет за границей, другая из больницы выписалась, а главное, мы с диким трудом попали в этот ресторан. Дело было в конце 80-х. Никакой мобильной связи. Никаких доступных ресторанов. И вот посредине пира, буквально на пороге антрекота средней прожарки, я так захотела к своему милому, что пошла в туалет, а на самом деле в авиакассы. Купила билет на самолет и поехала в аэропорт. Села в самолет и прилетела в город, где он обитал. С дамской сумочкой на плече. Звоню ему из аэропорта и предлагаю поужинать. К черту ужин! Волшебная ночь! Обратный рейс в семь утра. Подруги в ужасе, обиде и восхищении последовательно. Их вечер благополучно сорван.
Чтобы закончить с хорошими качествами, приведу еще один пример. Он тоже связан с расстояниями, и это не случайно. Если любовь внутри тебя все обостряет, то расстояния и расставания все это обостренное поливают каким-то специальным йодом, который не лечит, а просто не дает жить. Короче говоря, речь идет о смелости. То есть когда рассудок с совестью в отдельной комнате, щедрость со смелостью устраивают настоящий шабаш. На первом курсе университета нас с любимым разлучили. Мы собирали картошку в совершенно разных колхозах. Никакой мобильной связи. Целый месяц! У меня на руке его часы. Электронные. У него – моя пластмассовая заколка. Это трогательно. Но почему-то не дает никакой гарантии встречи в будущем. То есть после сбора урожая. И вот на третьей неделе, когда надежды уже не осталось, я развернула карту местности и поняла, что до милого всего-то восемь сантиметров в масштабе! На рейсовом автобусе. Народ скинулся, и у меня с собой оказалось четыре рубля. А день прогула я отработала генеральной уборкой нашего телятника. И вот на заре я вышла к большаку. Какой-то автобус действительно куда-то там ехал. Довольно долго. Начало даже смеркаться. Но эта станция, куда он ехал, оказалась промежуточной. Даже не районным центром. А центр, оказывается, еще часах в пяти езды. Короче говоря, прибываю туда глубокой ночью. В полной темноте. Про мобильную связь я уже повторяться не стану, но в этом месте вообще-то и с электричеством еще не все налажено было, очевидно. Гостиница, которую я нашла ощупью, меня не приняла. По причине вышеупомянутого казуса с рассудком я передвигалась без единого документа. Зато неожиданно меня приветило почему-то не дремлющее почтовое отделение. Сначала я хотела переночевать в нем, там стояло два дерматиновых кресла. Но дежурная тетечка, узнав, что я ищу «инженеров из города», уверенно показала мне свободной от бандероли рукой нужное направление. Они там. В клубе. «Ну, полчаса пешком от силы, ну, сорок минут – это когда я с сумками». И я пошла. Сначала, как мне объяснили, мимо парка («По ограде смотри!»), потом чуть-чуть по дороге, потом… деревни все нет и нет. Есть шоссе, которое, надо сказать, время от времени пролегает через лес. В лесу я снимаю деревянные сабо (на мне, разумеется, самая козырная и подходящая к случаю обувь) и бегу, зажмурившись, пока не показывается просвет. Лунный. Какой же еще. Страха как будто нет, а реву я оттого, что направление явно перепутано. Мной, тетечкой, инженерами – уже неважно. От редких грузовиков я прячусь в кювете. Бесценные электронные часы показывают четыре часа.
Первый хутор, который я приняла за клуб, встретил меня тремя собаками, ринувшимися с холма к моим босым ногам. Это не клуб, поняла я. Второй был забит наглухо. Клуб оказался пятым по счету. Дверь не заперта. Все спят. Кто-то хрипло: «Пьяная какая-то шатается тут, что ли…» Все. Обморок. Больше я не помню ничего. Назавтра любимого освободили от работы, мы счастливые валялись на раскладушке, и он поехал меня провожать на станцию. Едем мы с ним на автобусе по моему безумному маршруту. Вот лес – смешно сказать, рощица жалкая. А вот парк. Парк? Местное… кладбище.
Ну хорошо. А что же возлюбленные? Что ж, я ни разу так и не задумалась о симметрии этих жестов. Ничего ни от кого не ждала. Мне вполне хватало собственного отчаяния, чтобы убедиться в правоте нашего общего чувства. Вот эта самая правота обострялась яснее и раньше всего прочего, всех безумств. Да и безумства ли это? Вот Лилька из третьего подъезда побрилась наголо, когда ее жених в армию ушел. Вот это я понимаю…
