Вспоминая эпизоды из детства, мы часто слышим от родителей: «Да не было такого никогда, что ты выдумываешь!» Или внезапно узнаем контекст ситуации, который не был нам очевиден в детские годы, и меняем отношение к конкретному воспоминанию. Героини нашей статьи — мать и дочь, которые решились на эксперимент: вспомнили все самые непростые моменты в их отношениях. И рассказали о них — так, как каждая из них это воспринимала в тот момент.
История 1: Когда вы с мамой разные и это нормально
Мы с мамой очень разные. В детстве это, наверное, было особенно заметно — спокойная, любящая вечера наедине с книжкой мама и шумный, экстравертный, гиперэнергичный ребенок. В те времена я легко могла обидеться на то, что мама недостаточно бурно поддерживает мои восторги или дает понять, что неплохо бы сбавить темп и немного отдохнуть. Отдохнуть — в разгар очередного приключения?! Помню, как мама мягко предложила мне повременить с изучением немецкого в десятом классе. Ее можно было понять: на носу выпускные экзамены и поступление в университет, занятия с репетиторами, встречи с подругами, свидания, первые походы в ночные клубы. Но я восприняла мамины слова едва ли не как откровенное сомнение в моих способностях. И, естественно, тайно ходила на немецкий все оставшиеся два года школы. Однако, несмотря на разницу характеров, мы с мамой по-настоящему близки и много говорим друг с другом о своих чувствах, ощущениях, мыслях. Думаю, именно это и помогло нам научиться считывать даже те проявления личностей друг друга, которых было мало в нас самих. Конечно, не без осечек. Например, в этом году я развернула бурную деятельность в поисках подходящего горящего тура родителям на время их отпуска — и много возмущалась по поводу их, как мне тогда казалось, недостаточной вовлеченности. Пока мама робко не напомнила, что вообще-то они с папой хотели бы сами спланировать свой отпуск в том темпе, в котором это комфортно им. Почему спустя столько лет я наступила на те же грабли? Не знаю. Точно так же не знаю (и мечтаю узнать), как моей маме хватает добродушия каждый раз, когда я делаю это.
На третьем курсе повторилась та же ситуация, что с немецким, но уже с японским языком. Дочка так же загорелась пойти с подружкой на курсы японского — при том, что много времени занимала учеба в университете, и уже не сегодня-завтра она собиралась замуж и планировала подрабатывать внештатным корреспондентом. Мне опять пришлось поработать «гасителем» ее энтузиазма. Хотя это была та роль, которую я терпеть не могла. На этот раз дочь была старше и рассудительней и с немалым огорчением, но все же согласилась. А я до сих пор сомневаюсь, надо ли мне было тогда вмешиваться со всем грузом своего взрослого опыта и здравого смысла? Может, было бы правильней дать возможность ей самой увидеть естественные последствия спонтанных решений и приобрести собственный опыт?..
История 2: Когда ребенок понимает, что он не центр вселенной, а его брат тоже человек
Когда Яне было 4 года, у нее родился брат, и ее вселенная рухнула. Для этой девочки — яркой, активной, с уже тогда выраженным демонстративным типом поведения, быть в центре внимания было самым естественным делом. Она даже не представляла себе, что может быть иначе. Но появился второй центр внимания, и справляться с этим она не умела. Сначала не умела. А потом заметила, что стоит ей приболеть — и братик отходит на второй план. Так у здоровой девочки появилось множество самых разных недомоганий: то болела голова, то нога, то живот. Мы были встревожены, стали ходить по врачам, вызывали скорую. Однажды пожилая врач, проверив в который раз все возможные причины таинственного недомогания, спросила: «А у вас не появился ли младший ребенок? Ревность — страшная сила!» На другой день, когда мы с дочкой остались наедине, я осторожно сказала ей, что, возможно, у нее ничего не болит, просто она хочет, чтобы мы больше уделяли ей внимания. Яна ничего не ответила, отвернулась в сторону и на время стала непривычно тихой и молчаливой. Больше мы эту тему не поднимали, но странные болезни прекратились. А ревность осталась. Однако я уже поняла, как помогать ей совладать хотя бы с самыми резкими проявлениями ревности — обсуждать это, проговаривать. И иногда рассказывать ей, что при этом чувствуем мы — я, папа, брат. Как брат любит ее, как переживает из-за их размолвок… Сейчас я думаю, что это было, пожалуй, главной проблемой в ее детстве — ревность к брату и обида на нас: «Разве вам меня было мало?» Но потом она пошла в школу, у нее появилась своя жизнь, новые друзья и новые интересы, и как знать — может быть, благодаря появлению брата ей было легче освоиться в компании одноклассников?
В детстве ты еще не умеешь давать названия чувствам. Не умеешь отделять одно от другого, определять, какое чувство «хорошее», а какое «плохое». Когда родился мой брат, мне было всего 4, и у меня не было обиды на кого-то персонально, не было сформулированных опасений, вроде: мама будет проводить со мной меньше времени, мне достанется меньше внимания, и так далее. Все это учишься формулировать и испытывать уже позже. Плохо помню события того периода, совершенно не помню ни жалоб на здоровье, ни разговора с мамой. Помню только, как смотрела на взрослых, которые возились с малышом, и испытывала раздражение от всего на свете, от любой мелочи. Смешно, что такой маленький человек может испытывать раздражение. Но он может! И совершенно не понимает, что сделать, чтобы это прекратилось. К счастью, прекратилось все само собой, как и началось: Кирилл, мой брат, подрос, и нам стало интересно вместе. Уже не было конкуренции — было желание быть для него лидером, показывать все самое интересное, придумывать для него игры. Увы, вся эта история, как мне кажется, так и не сделала меня ни менее демонстративным человеком, ни более терпимым. Но, однозначно, она была нужна для того, чтобы повзрослеть и научиться понимать не только свои интересы. Думаю, если бы родители не тратили столько времени на то, чтобы все это мне проговаривать, я вряд ли быстро дошла бы до этого сама.
История 3: Когда родители тоже люди
Довольно рано я осознала, что взрослой мне будет не на кого ссылаться в кабинете психотерапевта — у меня нет ни одной обиды или претензии к родителям (наверное, поэтому и психотерапевта нет). Но в раннем возрасте мне было и лестно, и сложно от того, что со мной с самого начала строили отношения, лишенные всякой иерархии. Это больше напоминало отношения друзей, а не родителей с ребенком. С одной стороны — это огромное счастье, выливающееся в естественное самоуважение и теплые отношения с близкими. С другой — большая ответственность и иногда даже растерянность, когда у тебя, по сути, нет непререкаемого авторитета, человека, который точно знает, как тебе поступить. Порой у меня бывали моменты, когда подсознательно я ждала, что мне объяснят, где белое, а где черное, но родители говорили что-то вроде: «мне кажется, это так» или «честно говоря, я не знаю, возможно, я поступил бы иначе». Они всегда были искренними со мной, не только в похвале, но и в критике, в своих сомнениях. Несмотря на дискомфорт в отдельных ситуациях, в большей части случаев это отношение было для меня сокровищем и привилегией. Хотя иногда, особенно в раннем детстве, мне бывало сложно сформулировать свою позицию.
Яна была ребенком, с которым практически невозможно строить авторитарные отношения. У нее довольно рано стал проявляться и сильный характер, и яркий темперамент, и стремление к самостоятельности во мнениях и поступках. Да и я была совсем не авторитарным человеком, так что такой подход был изначально исключен. Моя роль именно как мамы была скорее в том, чтобы по возможности незаметно для дочки стоять «над пропастью во ржи», подстраховать ее, если в силу возраста и характера она на какой-то миг совсем бы потеряла границы (чего, к счастью, так и не случилось). Во всех остальных отношениях мне было легко и комфортно в отношениях доверия и равенства, которые у нас сложились, и с ее взрослением только становились крепче.
История 4: Когда вы с мамой по-прежнему близкие друзья — но уже взрослые
«Когда вы с мамой не просто мама и дочь, но еще и близкие друзья, в самом этом факте, помимо абсолютного удовольствия часами обсуждать прочитанные книги, вместе ходить в кино и поддерживать друг друга в сложных ситуациях, скрыта и ловушка — в какой-то момент вам неизбежно начинает казаться, что дружба дает право не просто поддерживать, но и влиять на близкого человека (из лучших, естественно, побуждений). В детстве все просто — вам легко принимать друг друга, не анализируя и не вмешиваясь. С возрастом сложнее. Не могу сказать, что такие случаи возникали между нами часто, но хорошо помню разговор пару лет назад, когда мы впервые договорились, что пространство жизни другого — не интерактивное пространство. Это значит, мы всегда будем поддерживать друг друга, но нельзя будет прийти и повлиять на то, занимается ли твоя мама йогой и носит ли твоя дочь очки, где твоя мама будет жить и когда твоя дочь решит завести ребенка. Наверное, такие разговоры и есть самое большое проявление любви. Вы признаете друг за другом право быть такими, какие вы есть, даже если желаете друг другу совсем другого. Это сложно, иногда очень. Но мне кажется, что такие вещи и не строятся в один миг.
Это и правда очень сложно — не пытаться влиять на поступки и решения столь близкого человека. Именно потому, что мы такие близкие, но при этом такие разные люди. Иногда даже досада берет: ну почему она не может видеть мир моими глазами?! Но ведь и в самом деле — не может! Почему-то этот факт мне легче принять в каких-то серьезных, жизнеобразующих вещах, а вот в сущих мелочах, типа выбора стрижки или очков, я до сих пор иногда, забывшись, ломлю через границы. Но работаю над собой!
Вместо выводов
Самый главный вывод всего этого эксперимента: я не знаю, как моя мама это делала, но я точно хочу повторить этот опыт — уже для своего ребенка. Можно обладать разными характерами и темпераментами, иметь разные представления об одних и тех же вещах, уставать, спорить... Все это мелочи, если ты не дорисовываешь и не «исправляешь» ребенка согласно своим представлениям, а даешь ему вырасти именно тем, кто он есть, помогаешь ему принять себя и стать счастливым взрослым. Из своего тридцатилетнего возраста могу точно сказать, что родилась под счастливой звездой — мне, как и раньше, не на кого жаловаться психотерапевту.
Я думаю, дочери вряд ли удастся повторить этот опыт. У этой мамы, Яны, совсем другой характер, а какой будет индивидуальность у ее крошечной дочки, пока не дано знать никому. Скорее всего, у них сложатся какие-то свои, особенные отношения. Но то, что в основе этих отношений совершенно точно будут любовь, искренность и готовность увидеть и принять в дочке другую — не частичку себя, не проекцию своих ожиданий, а отдельную личность, — начало этого я вижу даже сейчас.
