Psychologies: Вы родились в Канаде, выросли в США и Германии, живете во Франции. Где вы больше ощущаете себя «своей»?
Нэнси Хьюстон: Вообще-то, я всегда и везде чувствовала себя «не своей». Я даже не знаю, каково это – жить у себя дома: когда я была маленькой, родители постоянно переезжали с места на место. У меня не было своей компании – хотя ребенку важно чувствовать себя частью «клана». В 6 лет я несколько месяцев прожила у своей будущей мачехи в Германии. Помню, какую эйфорию я испытала, немного привыкнув к жизни там! То же самое я чувствовала в 20 лет, когда приехала в Париж: наконец-то я смогла причислить себя к какой-то группе – группе иностранцев. Я больше не была жертвой обстоятельств, я сама выбрала такое положение.
Какой вы были в детстве?
Н. Х.: Я была квинтэссенцией четырех героев моего романа «Линии разлома»: порочной и жестокой, как Сол, растерянной и нервной, как Рэндал, бесконечно грустной и подверженной приступам гнева, как Сэди, веселой, как Кристина. Мне были знакомы все эти эмоции – как, собственно, большинству из нас. Мы ведь гораздо более сложные и многогранные существа, чем те, какими предстаем – перед собой или окружающими, – когда рассказываем истории из своей жизни. Обычно мы проводим линию повествования по тем сюжетным точкам, которые кажутся нам наиболее выгодными для нашего образа, вызывающими сочувствие или просто логичными. Я же пытаюсь быть наиболее точной в описании самой себя и не возвеличивать меланхоличную сторону своей натуры. Ведь я была и жизнерадостной девочкой тоже.
В какой момент ваша мать оставила семью?
Н. Х.: Мне было 6 лет, когда она окончательно решила уйти от нас – моего старшего брата, младшей сестры и меня. Хотя она и раньше предпринимала такие попытки. Она была феминисткой – такой, какими они были в самом начале. В чем-то она была выдающейся личностью. В университете мать изучала политические науки, а затем работала преподавателем и психологом; уже после рождения детей она получила диплом историка искусства. Сейчас ей 80, а она по-прежнему ведет очень активную интеллектуальную жизнь – много читает, ходит в театр и оперу. Несмотря на ее отсутствие в нашей жизни – а может, и благодаря этому, – мама передала нам свои увлечения. Она много путешествовала и делилась своими впечатлениями об Испании, Андалусии, Марокко и Англии. Этот романтический, чарующий образ далекой матери подпитывал мои детские фантазии. А еще она была красивой, просто необычайно красивой женщиной… Все, что у меня есть сегодня, – это благодаря ей.
Вы благодарны, несмотря на то, что она ушла?
Н. Х.: Именно ее уход позволил мне научиться ставить себя на место других людей. Мы виделись раз в два-три года, в течение всего нескольких дней на каникулах. Помню, как мы встретились, когда мне было 7 лет, потом – только в 10. Очень тяжело не получать признания, внимания и ласки от собственной матери. А как в таких обстоятельствах научиться уважать и ценить себя? Чтобы выбраться из этой ситуации, я ставила себя на ее место. А ей очень нелегко пришлось в жизни.
«Мы привыкли смотреть на себя мужским взглядом – и куда более резким, чем взгляд реального мужчины!»
Она объяснила вам причины своего ухода?
Н. Х.: Я и сама прекрасно понимала, почему она ушла от отца. Мне даже удалось понять, почему она оставила троих детей. Однако я так и не смогла объяснить себе, почему ей потребовалось уехать так далеко – вот это казалось странным. Думаю, это огромное расстояние между нами во многом определило мою судьбу. Своим поступком мать задала мне непостижимую умом загадку: почему она сделала именно так? Как вообще можно было решиться на такое? Возможно, она так сильно страдала, что решила для себя: «Чем дальше от них я окажусь, тем меньше буду страдать от расставания»? Она выстроила эмоциональную дамбу в своей душе – но та прорывалась всякий раз в момент встречи с нами. Ее накрывало волной нежности, тепла и любви. И каждый раз боль от последующей разлуки становилась в разы сильнее.
Как вам удавалось компенсировать недостаток материнской ласки?
Н. Х.: Сначала я пряталась в свои игры, затем – в отношения с мальчиками, которые очень рано начали проявлять ко мне интерес. Моя миловидность сыграла и положительную, и отрицательную роль. Плюсы были в том, что у меня рано появились друзья-мальчишки, и я уже в ранней юности начала постигать тайны мужской души. Но это нарушило верное восприятие отношений с мужским полом. Такое случается с красивыми женщинами, которых недолюбили в детстве: мы склонны путать любовь и страсть. К счастью, эта ситуация не разрушила меня как личность. Я быстро научилась различать тонкие грани в отношениях, анализировать их и не допускать, чтобы новое знакомство переворачивало все мое существо. Я никогда не позволяла относиться к себе как к вещи.
Не стало ли написание романов своего рода терапией для вас?
Н. Х.: Однозначно нет! Я пишу не для того, чтобы излечиться. Мои романы полностью овладевают мной. Когда я пишу, я отгораживаюсь от всего на свете, я словно зомбирована собственными персонажами, полностью погружена в их характеры, истории, в их мир. И от этого невозможно избавиться ни дома, ни во сне, ни в отпуске. То, что творческие натуры называют своей работой, сильно отличается от того, чем занимаются остальные люди год за годом. Это то, что в данный момент переполняет душу и требует выхода наружу.
Еe путь
- 1953 Родилась в Калгари (Канада).
- 1973 Приехала в Париж. Защитила диплом на тему «Слова и запреты» под руководством Ролана Барта.
- 1979 Написала первое эссе на французском «Игра в папу и любовника». Вышла замуж за философа Цветана Тодорова.
- 1981 Написала свой первый роман «Гольдберг-вариации».
- 1990-е Опубликовала несколько успешных романов; из них на русский переведены «Печать ангела», «Дольче агония», «Обожание», «Линии разлома» (Текст, 2002, 2003, 2006, 2008).
- 2011 «Демоны повседневности» («Démons quotidiens»).
В своей последней книге* вы говорите об образе женщины, созданном глазами современных мужчин…
Н. Х.: Да. Я отталкиваюсь от убеждения, что мужчины запрограммированы определенным образом реагировать на молодых красивых женщин, а вот в женщинах такой программы не заложено. Тем самым я пытаюсь переосмыслить события XX века, когда женщины одновременно стали и субъектами – благодаря достижениям феминизма, и объектами – благодаря появлению фото- и киноискусства. Мы как бы впустили в себя, усвоили мужской взгляд на вещи и на себя самих. Как следствие, в каждой современной представительнице западного общества сильна мужская сторона характера, причем этот «мужчина внутри женщины» ведет себя жестче, чем любой реальный мужчина. Этот внутренний судья безжалостно критикует нас, когда мы, например, стоим перед зеркалом. Почему же это «Сверх-Я» столь жестоко к нам? У меня нет ответа на этот вопрос, но я чувствую, что он беспокоит большинство знакомых мне женщин… Просто немыслимо, сколько времени мы тратим на заботу о своем весе, одежде или макияже – на поддержание своей внешности!
Получается, женщины заковали себя новыми цепями, а не обрели свободу?
Н. Х.: Да, как ни парадоксально. Чем больше у них самостоятельности, тем в большей степени они становятся «объектом». С того момента как женщины стали независимыми в экономическом и личном плане, их расходы на эстетическую хирургию и косметику превысили все мыслимые пределы. В западном обществе сложилась весьма противоречивая картинка желанной женщины. Индустрия моды пропагандирует образ девушки с обложки – худой и отстраненной; порноиндустрия предлагает свою версию женщины – пышнотелой и уютной. Оба этих образа одинаково далеки от идеалов материнства, но очень активно тиражируются средствами массовой информации… Какое право мы имеем заявлять восточным женщинам, что мы свободны, а они в оковах? Это смешно и нелепо!
Вы считаете, что образ матери потерял свою привлекательность?
Н. Х.: С тех пор как у нас появилась возможность в известной степени контролировать процесс деторождения, мы считаем себя независимыми от того, что предыдущие четыре миллиона лет составляло главный смысл нашей жизни, – материнства. Вместо этого современной женщине предложен выбор между двумя образами: манекенщицы и проститутки. Образ матери не культивирует ни кино, ни фотография, ни живопись. Нет, конечно, мы по-прежнему рожаем детей, но относиться к этому стали иначе. Мы спешим «вернуться в строй» после родов и возвращаемся к работе, как будто «ничего и не было», как бы затушевывая значимость появления ребенка в своем сознании.
Вы долго не заводили детей...
Н. Х.: Мне непросто было решиться стать матерью. Как и для всех, кто пережил детскую травму, подростковый возраст и начало взрослой жизни оказались для меня довольно болезненными. У меня была анорексия и суицидальные наклонности. Все эти годы мне не приходила в голову даже мысль о детях: я боялась потерять независимость, прекрасную фигуру… и право покончить с собой. Мне было весьма комфортно жить с этими тремя «бонусами», которые, как мне казалось, составляли суть моей личности.
У вас двое детей – что заставило вас передумать?
Н. Х.: Я встретила выдающегося мужчину, у которого был маленький сын. Благодаря ему я стала понимать, что общение с детьми может дарить огромную радость и открывать новые грани существования. Отлично помню тот день, когда впервые отправилась забирать сына моего мужа из школы. Ему тогда было 5 лет. Одетая во все черное, я зашла в класс, где на стенах были развешаны разноцветные детские рисунки, – и у меня закружилась голова. А до того момента я столько сил отдавала своему мрачному настроению! Через несколько лет я сама стала матерью. Когда моей дочери было года три-четыре, я остро ощутила силу ее любви ко мне. Тогда я подумала: «Если бы вдруг я сейчас бросила свою дочь, она бы в каком-то смысле пережила смерть… Это то, через что мне пришлось пройти». Материнство возвращает нас к детству и тем самым вскрывает самые глубокие душевные раны.
