Лето в приморском городке, мне лет тринадцать. Нас десять человек: десять мальчиков-подростков. Мы поем Yellow Submarine, спускаясь по улице, которая идет к вокзалу. Точнее, поют они, обняв друг друга за плечи, – им нравится петь вместе и шагать по асфальту в ногу. Я иду поодаль справа. Я молчу, солнце очень яркое, но довольно свежо. Для меня заканчивается неделя ада. Мы провели ее на маленьком парусном судне, на «интенсивной стажировке». Мы «жили в трудных условиях», спали на жестких койках, тянули канаты, стирающие пальцы, уворачивались от ударов снастей, на нас орали. Им все это очень понравилось. Иногда на корабле, уже не помню почему, они кричали: «Все вместе, все вместе!», и меня трясло от неловкости. Мне было стыдно за них и за себя тоже, потому что я один хранил молчание.
Я осознаю: они стали товарищами. Как же меня угораздило исключить из компании самого себя!
Всю неделю я чувствовал, что я не на своем месте. Я терпеть не мог вожатую, считал некоторых своих товарищей настоящими идиотами, особенно одного толстяка. Быть мужественным, умелым, организованным, но прежде всего – быть частью группы: вот к чему надо было стремиться. А у меня на это была аллергия. Всеобщее возбуждение во время маневров у меня вызывало только досаду: каждый спешил сделать то, что от него ожидалось. Бегать, кричать, выполнять приказы – все это мне казалось ужасно бессмысленным. Я видел, что остальные тоже не особо интересуются парусным спортом. Они старались только для того, чтобы получить право принадлежать к группе, кричать: «Все вместе, все вместе!» Я мечтал только о том, чтобы меня оставили в покое, и о том, чтобы все закончилось. Я на всех натыкался. В работе от меня было так мало толку, что мне скоро перестали отводить какую-либо роль в этих маневрах. Неспособный жить жизнью группы, смеяться над неприличными шутками, делать то, что от меня требовали, я с каждым днем все больше погружался в свою роль одинокого наблюдателя. Наконец я остался в полной изоляции – одни относились к этому спокойно, другие надо мной насмехались.
И вот они поют песню Beatles. И происходит это совсем незадолго до отхода поезда, который наконец должен меня освободить. Группа все еще вызывает у меня раздражение, но теперь все стало немного иначе. Я знаю эту песню, мне она нравится, мне почти хочется петь ее вместе со всеми. Вдруг, глядя на них, я осознаю то, что пропустил: они стали товарищами, они воспевают новые связи и надежду на то, что эта дружба окажется долговечной. А для меня уже слишком поздно. Вокзал в конце улицы, идти еще далеко. Я не выдержу. Как меня угораздило самому себя исключить из компании? Я как раз думаю об этом, когда толстяк вдруг, не отделяясь от группы, делает ко мне шаг и обнимает меня за плечи свободной рукой, чтобы привлечь меня к себе – к ним. Это было 26 лет назад. Я до сих пор не знаю, что было сильнее – стыд за то, что я вызвал жалость, или радость оказаться наконец одним из них.
