Мне было четырнадцать, когда это случилось. Отца назначили торговым представителем во Францию. До этого мы все вместе – с мамой и двумя сестрами – пять лет жили на родине отца, в Болгарии. Решение о новом назначении было принято внезапно. Мне надо было заканчивать учебный год, и я всячески сопротивлялся отъезду из-за романа с одноклассницей. Ни слова по-французски никто из детей не знал. Поэтому отец сначала поехал в Париж один, чтобы подготовить приезд семьи.
Вскоре после нашего переезда отец взял меня на футбол. Он вел машину и беседовал по-французски со своей соседкой, не очень молодой не очень красивой женщиной, на мой подростковый взгляд. Я сидел на заднем сидении. И вдруг – странная для меня реакция – разрыдался. Как мне казалось, от обиды за то, что они говорили между собой на языке, которого я тогда не понимал совсем, не обращая на меня ни малейшего внимания. Не помню, знал ли я тогда, что она его секретарша, но что любовница – точно не знал.
Бабушка и родители тщательно оберегали нас, детей, как от эротики, так и от политики. Детство у меня было вполне благополучное, несмотря на политические превратности. Вырос я в транснациональной семье. Бабушка – дочь русского православного священника, редкая красавица. В Москве она сошлась с армянским князем-коммунистом, соратником Ленина, репрессированным и убитым в 30-е годы, и родила ему дочь, которая видела своего отца всего два раза в жизни. Это и была моя мама. Она вышла замуж за болгарина из семьи политэмигрантов.
Тогда я ничего не знал, но чувствовал, что рушится наша семья. Так началась моя взрослая жизнь.
Мой болгарский дед родился в селе Банско недалеко от города Разлог, поэтому у него был партийный псевдоним Разлогов, который он потом взял в качестве фамилии. В 1922 году он принимал участие в первом в истории антифашистском восстании и вынужден был, прикрываясь малолетним сыном от выстрелов, бежать во Францию. Там он прожил 15 лет, прежде чем оказаться в Москве в Коминтерне. Потому-то отец и говорил по-французски свободно, ведь его детство и отрочество прошли во Франции. А я до девяти лет жил в самом центре Москвы – между улицей Горького, где была комната бабушки в коммуналке над крышей театра имени Ермоловой, и улицей Пушкинской, где в другой большой коммуналке была комната родителей. Потом были Болгария и Франция…
Конечно, неадекватность моей реакции в машине была мнимой. Я ничего не знал, но чувствовал, что рушится наша семья (о чем мама тогда не подозревала). С этого момента для меня началась взрослая жизнь. Много позже я понял, что произошло: оказавшись на свободе, в стране своей юности, отец не устоял перед искушением. Потом, после развода, уже в Болгарии, он женился на другой своей секретарше. И в силу этого моего подросткового опыта, если мне и случалось в дальнейшем обращать внимание на своих «секретарш», я делал все возможное для того, чтобы не ставить свою семью под угрозу.
