Привычки детства остались у него навсегда. Когда уже в сравнительно сытые 60-е годы все садились обедать, он говорил: «Мне не кладите, я совсем не голоден, ну только, может, самый маленький кусочек». Как полагается, он учился в иешеботе и знал наизусть чуть ли не весь Талмуд. Потом под влиянием старшего брата, большевика-подпольщика, порвал со всем этим и стал преподавателем русского языка и литературы. Мог по памяти цитировать всего Чехова. Об иудаизме вспоминал с отвращением: «Схоластика. У них даже имя Бога вслух произносить нельзя».
«А какое имя у Бога?» — спрашивали дети. «Имя? — дедушка замолкал. — Ну » Он открывал рот, но губы не слушались. Так он и сидел, шевеля губами, но не мог издать ни звука. В конце концов махал рукой: «А, какая разница. Схоластика » Любимым развлечением детей на даче было попросить дедушку рассказать про Иосифа Прекрасного.
Он рассказывал библейскую историю с увлечением, делая паузы, — теперь я понимаю, что он мысленно переводил с древнееврейского. Каждый раз доходя места, где Иосиф говорит братьям: «Неужели вы не узнаете меня, я брат ваш, Иосиф», дедушка начинал плакать. Мы знали, что в этом месте надо плакать, и терпеливо ждали. Дедушка беззвучно плакал несколько минут, потом вытирал слезы и продолжал рассказ.
Плакать теперь было некому – и эта обязанность перешла ко мне
Много лет спустя, когда дедушки уже не было, я попытался вспомнить историю Иосифа и рассказать ее своему пятилетнему сыну. Когда я дошел да слов «Неужели вы не узнаете меня », у меня из глаз вдруг градом покатились слезы. Что это было? Когда про Иосифа рассказывал дедушка, нам нравилось, но плакать совершенно не хотелось. Когда, вспоминая эту историю для сына, я дошел до сакраментальных слов «Я брат ваш», я, видимо, бессознательно ждал, что кто-то сейчас начнет плакать, а поскольку плакать теперь было некому, эта обязанность перешла ко мне.
С тех пор я прочитал историю Иосифа много раз, в самых разных переводах. Я многое узнал про историю написания Библии. Я много раз рассказывал про Иосифа — и своим, и чужим детям. Но даже теперь, когда я дохожу до слов «Неужели вы не узнаете меня », у меня текут слезы.
Возможно, дедушкины слезы не имели отношения к религии. Может быть, в этот момент он вспоминал о любимом брате, расстрелянном в 1937 году, или о погибшем на войне сыне. Но я все-таки думаю, что слезы вызывала та же неведомая сила, которая не позволяла ему, атеисту и члену КПСС, произнести вслух имя Бога.
