Эту реальную историю, похожую на миф, я услышал на лекции психолога вскоре после приезда в Израиль. Речь шла о еврейских эмигрантах из Германии в 30-е годы прошлого столетия вскоре после прихода к власти Гитлера. Они раньше других почувствовали опасность и бежали в Палестину, где тогда не было еще государства Израиль, где их жизнь еще совершенно не была обустроена и существовало множество бытовых проблем, а уровень жизни был низким. У большинства из вновь прибывших было высшее образование, хорошие профессии. Это были врачи, юристы, инженеры, ученые, у многих были научные степени. Но в условиях тогдашней Палестины эти профессии были совершенно не востребованы, да и иврита они не знали. Эта страна, создававшаяся, в буквальном смысле слова, на голом месте, среди выжженной солнцем пустыни, нуждалась не в них. Ей нужны были простые рабочие, крестьяне, строители. И вот интеллигенты, представители немецкой культуры и западной цивилизации, были вынуждены осваивать то, от чего они были очень далеки в стране исхода. Но необходимо было выжить и для этого целыми днями заниматься тем, что приносило хоть какой-то заработок.
Старожилы, те, кто приехал намного раньше и из менее цивилизованных стран, были поражены, когда они увидели целые бригады этих рафинированных интеллигентов, помогавших друг другу на строительстве примитивных сооружений. И поражены они были не только контрастом между тем, как они смотрелись и чем занимались, но еще больше – их обращениями друг к другу во время работы. Человек протягивал, например, кирпич своему напарнику с неизменным обращением: «Bitte, herr Doctor» («Пожалуйста, господин доктор»), и тот принимал его с очень вежливым: «Danke, herr professor» («Спасибо, господин профессор»). Какой доктор, какой профессор! Два измученных трудом и жарой, два неуклюжих подсобных рабочих, с трудом справляющихся со свалившимся на них тяжелым физическим трудом…
Что же это было? Неужели упорное, не считающееся с реальностью отождествление себя со своими утраченными профессиями, утраченными, казалось, безвозвратно? Будь это так, они не выжили бы в подобных условиях и уж во всяком случае никогда не смогли бы выбраться из этой ямы и выйти на адекватный им уровень деятельности и существования. Не смогли бы просто потому, что постоянное напоминание себе о том, что они безвозвратно, как им казалось, потеряли, было бы повторяющейся психической травмой – «вот кем я был, и вот кем я стал». Они-то ведь хорошо знали, что у них больше нет этих профессий. Такая травма разрушает самоощущение и здоровье. Трудно находить опору в неустроенной жизни, если ты чувствуешь, что главное в ней рухнуло, и постоянно напоминаешь себе об этом.
Нет. Они отождествляли себя не с утраченной профессией и ушедшим жизненным благополучием. Они отождествляли себя со своими прошлыми достижениями, с тем, чего они когда-то самостоятельно добились благодаря интеллекту, таланту и упорному труду, своей способностью не капитулировать перед трудностями (а они были и в прошлом), готовностью начинать сначала после неизбежных поражений, от которых никто не застрахован. Вот этих качеств, в отличие от достигнутого социального статуса и материального положения, человека лишить нельзя, как бы ни складывалась его судьба, если он, конечно, сам о них не забывает и не считает их потерянными. Достижение как результат собственных усилий всегда остается твоим.Такое обращение в разговоре друг к другу означало, что они не забыли, чего им удалось добиться, сохранили самоуважение и уважение к другим таким же, как они, – и это было источником способности к поиску новых путей и преодолению.
Немецкая эмиграция действительно справилась с трудностями первых лет. Большинство вернулись к своим профессиям или овладели новыми престижными. Они открыли свои адвокатские конторы и врачебные кабинеты, стали первыми профессорами во вновь создаваемых университетах, успешными бизнесменами.
Мы должны постоянно помнить о своих прошлых достижениях и знать, что никто не может нас лишить их и способности их достигать, – никто, кроме нас самих, о них забывших…
