Надо же так, за одно путешествие я встретила сразу трех женщин с одинаковой составляющей женского счастья. Они все были замужем за иностранцами.
Только не говорите мне, что вас – если вы женщина – никогда не посещала мысль о подобной перспективе или среди ваших подруг не было таких, которые бы не рассматривали подобный сценарий. А что – в нем нет ничего предосудительного, непатриотичного, и он, конечно, не исключает романтики, но, как говорится в одном анекдоте, есть нюанс…
Итак, Франция. И это наверняка одно из первых слов, которые придут в голову в контексте лирического экспорта своего будущего. Нина же к Франции оставалась равнодушной. Она там никогда не была. Посмотреть, конечно, интересно, но мало ли на свете интересных мест. И вот прямо у себя в Москве встречает она замечательного мужчину Льва. Лев живет – не поверите – в самом Париже. Одинокий Лев. Он, правда, не француз, а самый что ни на есть русский. Но это даже хорошо. Нина языков не знает, и это тоже одна из причин ее недоверия к Европе. Нине тридцать пять, семьи нет, но в Париж все равно не тянет. Съездила в гости. Вернулась в Москву. У Нины свое маленькое швейное предприятие, можно сказать, мастерская. Нина прекрасно шьет сама, а собрав таких же любителей, она вполне процветала, декорируя разнообразные помещения. Ей хватало собственных денег, забот, а главное – дорогих сердцу подруг. Она была совершенно не готова все это сложить к ногам великолепного Льва, который был очень даже любезен ее сердцу. Но тут у Нины со Львом случилась дочка. То есть должна была вот-вот случиться, и Лев отчаянно уговаривал Нину родить во Франции. Нина сомневалась до последнего. И уже на девятом месяце на поезде с пересадкой в Бресте двинулась в Париж. Девочка родилась во Франции. Нина вышла замуж за Льва. Возможность творческих маневров закрылась, как металлические жалюзи на окнах маленьких парижских магазинчиков. Лев оказался лузером, гражданство – туманной перспективой, язык – проблемой, а сама Нина – заложницей судьбы собственного ребенка. Чувствуется, что все душевные силы она копит для какого-то решительного шага, но еще точно не знает, какого именно.
Ольга и Вера – Нинины знакомые. Понятно, что в эмиграции магнитишь похожие истории. Но Ольга – не сумрачный камушек, как Нина. А гелиевый шарик, стремящийся в облака. Ей сорок пять. Она пятый год живет в горах с настоящим Жан-Полем. Жан-Полю 60. Он летает на дельтаплане в теплое время года, в холодное – катается на лыжах в виде инструктора, а в совсем уж неподходящую погоду водит автобус. За вечер, который мы провели с ними, суровый Жан-Поль сказал приблизительно 15 слов. При этом Ольга – доцент российского вуза. Вуз, понятное дело, теперь в прошлом. Ольга летает на дельтаплане, катается на лыжах, вместо автобуса самообучается живописи, которая пользуется успехом на местной ярмарке. Смотрит она на свой дауншифтинг как на бесценный опыт внутренней реабилитации. Общих детей с Жан-Полем уже не предполагается, поэтому дом, здоровье и портативная фотокамера стали точками опоры для их семьи. Ольга потратила два года на изучение французского и говорит на нем лучше, скажем, Льва и уж гораздо больше Жан-Поля.
Вера тоже живет в горах. Ее французский муж – крестьянин. В доме отопления нет, Вера топит печь. Крестьянин катается на лыжах в холодное время года и занимается хозяйством в теплое. Вера родила ему троих сыновей. Устроилась в ближайший городок в языковую школу и преподает там русский (у нее 60 курсантов!). Работает на лыжной базе зимой, а летом устраивает фольклорные фестивали в этой самой горной деревне. Здесь Вера 20 лет. Не все всегда было так лучезарно. Пару раз она срывалась и улетала с детьми к себе на родину, прихватив с собой фамильный рецепт селедки под шубой, которую французский муж успел нежно полюбить. Но сейчас жизнь Веры кажется ей единственно гармоничным событием, которым она наслаждается и щедро делится с нами.
Лично я не знаю, могла ли бы я жить между дельтапланом и бугелем? И даже в прекрасном Париже с долгожданным ребенком. Но в формулах счастья ведь не устаешь разбираться, какими бы мудреными они ни казались. Вот и тогда во Франции стало понятным, что топографический знаменатель тут не работает. Климат, конечно, не такой депрессивный, как в родных краях, но твой собственный миропорядок мало от него зависит. Это довольно герметичная штучка, которую мы носим в себе. Такое впечатление, что всю первую половину жизни мы уплотняем стенки этой капсулы, как мастера – папье-маше. Вот уже в нее и ветер, и чужая речь с трудом проникают. А во второй половине вроде бы и рады обнаружить в нем, миропорядке своем, какую-нибудь пористость, ходы для чего-нибудь нового – а нет их уже, нет лазеек. Мы все больше равны самим себе, и ничего с этим не поделаешь. Да и надо ли – это же и есть равновесие, мечта наша.
