Эта пятидесятилетняя женщина была больна с детства. Психиатры диагностировали у нее шизофрению. Заболевание проявлялось и галлюцинациями, и нарушением мышления, и отсутствием контактов с людьми. Много раз она попадала в больницу с обострениями психического состояния. В конце концов ей подобрали набор лекарств, постоянный прием которых предотвращал обострения, так что она могла находиться дома.
Тут она была под постоянной опекой любящей мамы, для которой дочь была единственным смыслом и содержанием всей жизни. Мама была давно разведена. Она целыми днями занималась дочкой, но это не было общением с ней, а заботой о быте – о правильном питании, своевременном приеме лекарств, режиме сна. Она даже одевала дочку сама, но на прогулку с ней выходила все реже – и потому, что сама старела, и потому, что дочка часто не хотела выходить не только из дома, но и из своей комнаты. Мама не решалась на чем-либо настаивать, за исключением выполнения рутинных бытовых процедур, которые от самой дочки ничего не требовали, кроме пассивного их принятия. Больше всего мама боялась конфликта с ней и ухудшения ее состояния.
Я был знаком с ними, и мама несколько раз приглашала меня побеседовать с дочерью и составить впечатление о ее состоянии. Настоящий контакт не получался: дочка не понимала задаваемых вопросов, но после второго визита она начала рассказывать о мире своих представлений, в котором жила. Конечно, этот рассказ производил ощущение полного сумбура, но все-таки это был какой-то контакт с посторонним человеком. Это был временный выход из совершенно замкнутого пространства ее существования. Она начала узнавать меня и иногда даже проявляла признаки приветливости и готовности поделиться своими фантазиями.
Это внушало некоторую надежду, но никаких условий для расширения контактов и появления инициативы у нее не было. Да она к этому и не стремилась. Мама и ее помощница делали за нее все, чуть ли не вкладывали в рот пищу из-за ощущения ее полной беспомощности и тем самым укрепляли и себя, и, что еще важнее, ее саму в этом ощущении. Это был замкнутый круг. Когда по моему совету мама делала робкую попытку предоставить дочери возможность что-то сделать самой, она нередко сталкивалась с непониманием и сопротивлением. Ведь это была та же мама, которая до сих пор все делала за нее, и пока мама была рядом, любые попытки вовлечь во что-то дочь вызывали у нее протест. Дочке гораздо легче было жить в своем мире на всем готовом, а маме было гораздо легче принимать эту позицию, чем пытаться ее изменить.
Когда мама умерла, дочку поместили в пансионат для больных хроническими психическими заболеваниями. Я думал, что дочь, такая зависимая, не сможет прижиться в этом пансионате, где больные должны были многое делать сами и ухаживать за собой. И был совершенно поражен, когда произошло чудо. Вся ее жизнь совершенно изменилась. Ей нужно было делить с соседями некоторые обязанности и строить с ними отношения – то, к чему она (как казалось всем, кто ее знал) была совершенно не готовой. Теперь она должна была сама мыться, одеваться, следить за порядком в своей комнате. Ее постепенно научили элементарному приготовлению пищи. И через некоторое время она даже начала выполнять простую, но требующую некоторых усилий и внимания работу, которая символически оплачивалась. К моему изумлению, она включилась в это с удовольствием и энтузиазмом. Ее самоощущение улучшилось, она начала радоваться жизни! Знакомые, навещавшие ее в пансионате, не могли ее узнать – она ожила, у нее появился контакт с миром, утраченный с детства.
Сиротство привело ко второму рождению дочери… Страшный парадокс. Искренняя любовь родителей и их страх за больных и беспомощных детей порой только увеличивают эту беспомощность и делают безнадежной ситуацию, которая без их покровительства могла бы измениться.
