Елена Камбурова: «К удаче нужно быть готовой»

Мечтала попасть в Щукинское училище, но не приняли. После года работы на стройке поступила в эстрадно-цирковое. Рассчитывала овладеть художественным словом, а стала певицей. В Москонцерте Елену Камбурову определили в отдел оригинального жанра, где работали фокусники, жонглеры, потом в отдел сатиры и юмора... Ее первую программу разгромили на худсовете и не разрешили сольные выступления. Раз за разом партийные деятели упрекали ее в том, что у нее «не тот репертуар», «не те песни». Но она не изменила себе, нашла своего зрителя, основала театр, единственный в своем роде...

Psychologies: Как вы считаете, вам повезло в жизни?

Получается, вам везло на встречи, на наставников?

Е. К.: Как я сейчас понимаю, в нужный момент важные люди сыпались на меня как из рога изобилия. Например, мою студенческую работу по «Нунче» Горького спустя какое-то время услышала по радио Фаина Раневская. И написала в редакцию «Юности» восторженное письмо. Это меня не только поддержало, но и стало отправной точкой нашего знакомства и дружбы, очень дорогой для меня. При первой встрече Фаина Георгиевна сказала: «Деточка, как хорошо, что вы не фифа. У вас такой же недостаток, как у меня… Нет, не нос, скромность». Или в училище я познакомилась и стала работать с композитором и концертмейстером Ларисой Критской. Она написала специально для меня много музыки, всегда была открыта новым жанрам и экспериментам. А ведь мне могли встретиться и другие концертмейстеры, которые воспринимали бы меня как белую ворону, гадкого утенка… С авторами мне тоже везло: Булат Окуджава, Юлий Ким, Юрий Левитанский, Микаэл Таривердиев, Владимир Дашкевич. У них тогда уже было огромное число потрясающих стихов и песен.

Как появился ваш Театр музыки и поэзии?

Е. К.: Тоже случайность. В начале 90-х, возвращаясь из поездки в Германию на Дни российской культуры, я оказалась в одном купе с их организатором – Львом Шемаевым, очень активным человеком из команды Бориса Ельцина. Александр Градский, который тоже ехал с нами, в какой-то момент разговора упомянул, что хочет свой театр. И я вдруг сказала, что мне тоже очень хочется. «Будет вам по театру», – легко пообещал Шемаев. Вскоре состоялась встреча творческой интеллигенции с Юрием Лужковым. Я сидела и слушала, как выступают мои коллеги, и вдруг Шемаев, оказавшийся рядом, буквально вытолкнул меня к микрофону: «Идите, вы тоже должны сказать, давайте, быстрее!» Во мне, к счастью, есть важное качество – в экстремальной ситуации я могу сделать гораздо больше, чем вообще способна. Я вышла и сказала, что в Москве должен быть театр, которого еще не было в России, и что я верю – он будет. Назавтра меня процитировали в газете, а еще через день вызвали к Лужкову. И все получилось. Нам дали помещение. Повезло? Конечно. Но к удаче нужно быть готовым.

Что это значит?

Е. К.: Помещение – это еще не театр. Я хотела, чтобы он был, но толком не знала, как его устроить. Мечтала, чтобы были вечера поэтической и актерской песни, чтения, моноспектакли, композиции, гости. Я хорошо понимала, что есть люди, для которых такой театр будет спасением. Через какое-то время мы действительно стали проводить вечера, более или менее удачные, но все это никак нельзя было назвать полноценным театром. Вообще это всегда тайна – как заводится театральная бацилла? Как вдруг начинает расти новая жизнь?.. У нас все началось с музыкальной идеи – сделать аранжировки песен Шуберта и Шумана для вокального ансамбля и нескольких инструментов. Любопытно, что она пришла в голову человеку, который был против создания театра, пианисту, композитору, моему многолетнему партнеру по сцене Олегу Синкину. А поставил первый спектакль ученик Петра Фоменко македонец Иван Поповски, режиссер с поэтическим мышлением, который видит в музыке поэзию и может найти яркие пластические средства ее выражения. Вот это триединство: музыка, поэзия и их театральное проживание – определило жанр театра. Потом наши спектакли получили награды фестивалей, были отмечены критикой, а я год назад даже получила Премию Станиславского за создание театра.

Но ведь этот успех нельзя объяснить только удачей?

Е. К.: Безусловно. Удача свалилась, а что дальше? В случае театра было еще несколько лет тягомотины. Мы живем в стране, где всегда много бумаг, которые очень медленно перекладываются из одной папки в другую. У нас и сейчас есть сложности с ремонтом. Но неудачи накачивают мускулы, надо сражаться за то, чтобы они обернулись удачей. Много работать и не сдаваться, не падать духом. Быть эдаким «ванькой-встанькой».

Могло сложиться так, что вы бы сразу получили известность, стали знаменитой...

Е. К.: Ничего хорошего бы из этого не вышло, я уверена. На первых порах мне бы просто не хватило физических сил: после выпуска из училища я была не готова ни к сольным концертам, ни к зарубежным турам. Я многого еще не умела, у меня был маленький вокальный диапазон, который постепенно стал расширяться благодаря новым песням. Они требовали от меня новых красок, и неожиданно для меня в голосе стали находиться новые тембры, звуки… Все это происходило медленно, постепенно. И хорошо, что у меня тогда было время и возможность вдумчиво и постепенно набирать репертуар, делать свои программы, искать своего зрителя. Кроме того, большая слава предполагает большие залы, а я не уверена, что они наполнились бы людьми, способными воспринимать песни, в основе которых поэзия.

Сегодня многие считают, что наша задача – расcчитать свой путь на много шагов вперед, самим создавать свое будущее, не упускать ни единого шанса...

Е. К.: Я думаю, тот, кто подходит к удаче без расчета, не ожидает ее как должное, гораздо сильнее ее ощущает эмоционально. Удача окрыляет, а неожиданная удача – особенно. Нельзя зацикливаться на своих неудачах, как нельзя упрямо делать вид, что все хорошо. Необходим баланс – надо верить в удачу, отчетливо понимать, в каких обстоятельствах живем, и много работать.

Как вам удается так спокойно относиться к трудностям?

Е. К.: Что вы, я очень расстраиваюсь! И это у меня с детства. В школе у нас был класс плакальщиц. Мы плакали по любому поводу. И сейчас я много переживаю. Бывает, слушаю запись своего исполнения и огорчаюсь – ведь можно было лучше. Но во мне есть спасительное любопытство: вслушиваюсь, всматриваюсь и даже из плохого пытаюсь извлечь для себя что-то полезное. Хорошо помню, как однажды (в очередной раз!) разгромили мою программу, запретили выступать, потому что несоветские песни, нет гражданской позиции, «не та интонация». А я ухватилась за это слово. Они подсказали мне великую вещь: самое главное в том, что я делаю, – интонация.

А что, как вы думаете, вас ведет к удаче?

Е. К.: Интуиция и терпение. Упорство, тихое упрямство, которое не видно со стороны. А еще я с детства была уверена, что стану артисткой. Откуда это пришло, если я боялась зрителя, не могла ни петь, ни читать публично? Но, видимо, какие-то «зерна» я посадила еще в детстве. Великая фраза «Надежда умирает последней» очень мне близка. И я часто повторяю себе: «Еще не вечер».