Борис Березовский назвал его гением. Дмитрий Башкиров, который обычно скуп на похвалу, предрекает, что через пару лет Дебарг станет одним из великих. Для Жана-Марка Люсада он — «величайший урок, который преподнесла нам музыка после долгих лет». Валерий Гергиев, внимательно следивший за игрой Люка на конкурсе, пригласил его выступить с совместным концертом в Мариинском театре.
Мы встретились с Люка Дебаргом в Париже после конкурса Чайковского. Он только что вернулся во Францию — днем раньше еще был в России. Едва интервью закончилось, поспешил на поезд, чтобы увидеть своего педагога Рену Шерешевскую. Я проводил его до метро. По дороге пара прохожих его узнала — объятия, поздравления, просят фото на память: оказалось, российские туристы на отдыхе в Париже. Перед встречей я узнал, что по крайней мере трое ведущих мировых музыкальных агентов предложили ему сотрудничество. Люка подтвердил, что собирается подписать контракт с одним из них. Во время интервью его речь льется («Простите мою болтливость»), он говорит с энтузиазмом и страстью. Слушая его, понимаешь, откуда взялась сумасшедная энергия на конкурсе — он одержим музыкой.
Прежде всего — как вы себя чувствуете? После конкурса вас закружило в круговороте событий...
Все не было таким уж безумием. Мне по душе, когда в размеренной жизни появляется немного экстрима, иначе все застывает. Моя жизнь приобрела другую интенсивность, другой размах. В Париже я каждый день по утрам занимался, днем давал уроки музыки и вечером возвращался работать в консерваторию. Если я выбивался из этого ритма, то размягчался и ничего не происходило. В Москве я так волновался, что очень быстро оставил свою привычку — семь часов игры на фортепиано каждый день. Московская атмосфера колоссальной энергии очень позитивно повлияла на исполнение. Трудно было воздерживаться от музыки: месяц, пока длился конкурс, я играл в общем и целом три часа в день. Что еще запомнилось? Я очарован пребыванием в Москве — утонченностью, доброжелательностью, высокой образованностью россиян моего возраста. Меня поразило, как хорошо русская молодежь (совсем не специалисты) знает свою национальную поэзию, живопись, историю.
Вас послушать, это было сплошное удовольствие, а не изнурительный конкурс.
Л. Д.: Абсолютно точно. Вначале я думал о соревновательном аспекте. Нас было 60 пианистов в самом начале, не считая других инструменталистов и певцов. В целом 200 человек — почти как студенческий городок, только атмосфера нервная. По мере продолжения испытаний нас становилось все меньше, напряжение спадало. А потом началось безумие СМИ — поток людей обрушивается на вас, и все просят автограф. Я так привык здесь, во Франции, к одиночеству, а тут оказался в прямо противоположной экстремальной ситуации. Но на самом деле мне от этого ни холодно ни жарко.
Возвращаясь к произошедшему, как вы объясняете необычное единение между вами и публикой? В воздухе что-то витало. У вас есть объяснение или это из области мистики?
Л. Д.: Публика всегда меня хорошо принимала, наверное, мне легко удается наладить контакт, других объяснений у меня нет. Я могу говорить только о том, как проживаю ситуацию изнутри. Как только я закончил играть второй концерт — вероятно, лучшее мое выступление за весь конкурс, — тут же стал думать обо всем, что мог сделать и не сделал. Я уже снова готов был соревноваться, немедленно вернуться к работе. Помню толпу народа, людей в коридорах становилось все больше, и это уже напоминало сумасшествие. Потом я слушал концерт в записи, и меня охватило счастье, хотя там масса мелочей, неточностей, которые можно было бы поправить. В любом случае чувствуется движение, порыв от начала до конца, который побеждает. Может быть, на него и отозвалась публика. Для меня цель номер один — создать ощущение непрерывности. Я верю, что музыка очень сильно влияет на жизнь. Даже когда я иду в магазин за покупками, я продолжаю работать. Я не могу представить, чтобы я просто отдыхал, я всегда беру с собой в отпуск папку с нотами. Во время долгих прогулок я размышляю. Это жизнь, которой я хочу жить. Отдых для меня — что-то из этого списка: я могу два-три часа писать музыку, или играю джаз, или просто слушаю произведения и запоминаю пассажи наизусть. Я могу менять занятия, но ничто не может заставить меня бросить музыку, это невозможно.
Как вы считаете, конкурс усилил ваши способности, которые дремали в вас, возможно, подспудно? В Москве вы показали свою лучшую игру?
Л. Д.: Нет-нет, я играл хорошо, но это не было выдающимся исполнением. Кое-что мне действительно удалось, но я мог бы сыграть лучше, у меня бывали выступления гораздо удачнее. Я могу допускать ошибки в игре, в том, как я распоряжаюсь своим временем, в отношениях с людьми, но в одном я уверен: я никогда не лгу в музыке, в искусстве. Я живу искусством, для искусства, в искусстве. Мне нет нужды говорить, что я художник, чтобы потешить самолюбие, выделиться на фоне других людей. Мне очень важно вести жизнь художника, и в Москве я чувствовал, что окружающая среда меня подпитывает, не только публика. Очень позитивная энергия.
Говорят, чтобы верить в свой талант, каждый художник должен прежде всего верить в себя. По вашему мнению, вы бы в любом случае взорвались, как комета, на музыкальном небосклоне, с конкурсом или без, или в этом был элемент случайности?
Л. Д.: Тут я ничего не знаю, этими переменами я не могу управлять. Сейчас я на взлете, но все может измениться очень быстро. Публика может возненавидеть меня. Мое призвание в том, чтобы оставаться самим собой, это мой единственный способ сохранить равновесие. Если я позволю себе увлечься потоком позитива, я в нем утону. В любом случае, популярность не может длиться вечно, она либо сойдет на нет, либо обернется своей противоположностью. Мне нужно быть толстокожим и сильным, чтобы продолжать серьезно работать, снова браться за произведения, которые я на время оставил, разучивать новые концерты. В этом я вижу свое предназначение. Я не могу позволить себе потонуть в интернет-комментариях. Я должен продолжать делать то, что делал раньше. Просто конкурс позволил мне работать с большим комфортом, и я этим воспользовался. Кроме того, он дал мне возможность выступать в чудесных местах. Но что касается моей работы за инструментом, все самое важное в моей жизни как художника происходит внутри.
«Я могу допускать ошибки в игре, в том, как я распоряжаюсь своим временем, в отношениях с людьми, но в одном я уверен: я никогда не лгу в музыке, в искусстве»
Давайте попробуем разобраться, где правда, а где ложь в том, что говорят и пишут о вас. Например, вы самоучка или «почти самоучка»?
Л. Д.: С 11 лет я стал заниматься музыкой с учителем фортепиано мадам Менье, которая была больше чем музыкальным педагогом, потрясающим человеком, личностью, которая разделила мою страсть к музыке. У нас с ней была общая страсть к музыке. Мне не терпелось в это время сыграть репертуар романтиков, попробовать, в частности, венгерские рапсодии Листа. Это была счастливейшая пора моей жизни, между 11 и 15 годами. Я был полностью погружен в музыку, для меня существовала только музыка, больше ничего. Мне повезло, что тогда мне не нужно было вести самостоятельную жизнь: я жил с моими замечательными родителями.
В каком возрасте вы начали получать академическое образование?
В 20 лет я стал учеником Рены Шерешевской — сейчас я занимаюсь с ней в школе Ecole Normale de Musique в Париже. Перед встречей с Реной я познакомился с женщиной, которая приняла во мне большое участие. В то время я не очень-то задумывался о будущем. Она разрешила мне выступить на одном из музыкальных фестивалей, где я сыграл три вещи. Послушав, она сказала: «Тебе нужно серьезно позаниматься с преподавателем». Тогда у меня был период бунтарства, и вначале я отказался. Но потом представил себе мрачное будущее недоучки и сдался. Я позвонил Филиппу Тамборини, профессору Парижской консерватории. Его вердикт после прослушивания: «Так играть нельзя». Со временем мы очень сдружились.
Другая легенда: вы не прикасались к пианино на протяжении трех лет, когда изучали литературу в университете.
Л. Д.: Чистая правда. Я садился за пианино, только чтобы сыграть на вечере с друзьями или когда хотелось импровизировать, очень редко. Я полностью прекратил занятия фортепиано в 16 лет, моя жизнь радикально изменилась. Я занимался музыкой в другой форме, играл на контрабасе.
И работали в супермаркете?
Л. Д.: Да, неполный день на протяжении двух лет.
Правда ли, что вы разучили со слуха, помимо других произведений, сложнейшую Третью сонату Прокофьева?
Л. Д.: Да. В этом нет ничего гениального, необходимы только способность концентрироваться и терпение. Бальзак запоминал целые книги с первого прочтения. В некоторых профессиях это сделать легче, чем в других. Никого не удивляет, что экономист держит в голове мировые котировки. Третий концерт Рахманинова разучивать ноту за нотой нереально — там 15 тысяч нот. Как можно запомнить столько информации? У вас должна быть способность к синтезу, важно воспринимать музыку образами, органами чувств. Я учил со слуха. Главное для меня — создать порыв, «окно», состояние, которое позволяет играть не отрываясь от начала до конца. Непрерывность души. Как будто музыка становится еще одной генетической программой организма, почти физически ощущаемой частью, как продолжение тела. Вот чего я ищу с тех пор, как впервые сел за пианино. Для меня это абсолютно естественно. Может быть, в этом заключается моя особенность.
Что вы собираетесь теперь делать? Будете продолжать занятия со своим педагогом?
Я люблю жизнь, люблю проводить время с друзьями, говорить с ними об искусстве, люблю путешествовать, мне нужно все это. Я не могу проводить по десять часов в студии, где нет окон, перед пианино. В последние два года я, бывало, неделями не прикасался к инструменту. Для некоторых участников конкурса это что-то из ряда вон, их это возмущает. Зато я повсюду ношу с собой партитуры, и музыка всегда звучит в моей голове.
Как вы считаете, вам еще многому предстоит научиться?
Л. Д.: Впереди масса работы. Но мы попробуем, мне предстоит длинный путь, и я знаю, что Рена готова пройти его со мной.
Для вас она больше чем учитель?
Л. Д.: Да. И у нас не просто отношения учителя и ученика. Она художник, влюбленная в музыку, отдающаяся ей всей душой. Между нами царит любовь, и мы делимся многим через музыку. Это позволяет достигать небывалой глубины.
Вы чувствуете, что у вас есть миссия? Какова ваша роль, ваша цель как пианиста?
«Не останавливай музыку», я не знаю, кто это сказал. Не стой на пути у музыки, не предавай ее. Дай музыке свободно изливаться, совершать круговорот. Потому что музыка совершает круговорот. Я не верю в предназначение. Это вопрос опыта, в какой-то момент развития что-то открывается тебе, проясняется и ты становишься чем-то вроде конвектора, передатчика. Тогда можно говорить о призвании художника. Я чувствую огромную ответственность как исполнитель за весь тот гигантский репертуар, тысячи шедевров, написанных для фортепиано, но я думаю больше о музыке, чем о ее сочинителях. Я ставлю музыку выше композиторов. Я бесконечно уважаю людей, которые посвятили жизнь музыке, но их забудут. Музыка выше композиторов, иначе она не могла бы пройти сквозь века. Например, я думаю, что никогда еще у нас не было таких свежих исполнений Моцарта. Пятьдесят лет назад по-новому играла одна Клара Хаскил, и это точно был не XIX век. Теперь мы начали понимать старинную музыку, погружаться в нее, бережно и внимательно, как драгоценность, изучая каждую ноту. Противоположная ситуация с Шопеном и Листом — я считаю, что мы ими пресытились. Необходимо привнести что-то новое в исполнение их произведений, сейчас они звучат пусто.
Вас много приглашают выступить с концертами, что означает — придется разучивать новый репертуар. Что бы вы хотели исполнить в первую очередь?
Выбирать нужно очень вдумчиво. Я уже точно решил, что хочу исполнить сонаты Скарлатти, одного из трех моих самых любимых композиторов. Они редко звучат сегодня. На самом деле я хотел бы поступить так же, как на втором этапе конкурса — тогда я соединил малоизвестное произведение (сонату Метнера) и очень известное («Ночной Гаспар» Равеля). Если я буду играть знакомые всем вещи Скарлатти, то потому, что они будят во мне идеи, которыми я хотел бы поделиться и которые я не слышал в исполнении других. Мечтаю записать первые семь сонат Бетховена, но только не последние тяжеловесные. Конечно, какой пианист отказался бы погрузиться в «Большую сонату для Хаммерклавира»? Меня очень сильно привлекает Шуберт. Я слушал его последню сонату D 960 си бимоль в исполнении Софроницкого. За ним будущее. Никто не играет так хорошо, как он. И я хочу возобновить работу там, где остановился Софроницкий. Надеюсь, мои слова не звучат претензциозно. Я просто попробую сыграть D960 си бимоль.
Нет-нет, тот, кто ставит себе такие высокие цели, достоин восхищения!.. Возвращаясь к конкурсу: меня поразило, что вы долго готовитесь, прежде чем начать играть. Это ваш способ войти в особое состояние? Добиться идеального звучания сначала в уме, как это было в «Ундине» из «Ночного Гаспара» Равеля?
Л. Д.: Тишина необходима музыканту так же, как художнику — холст, а скульптуру — сырая глина. Тишина — нечто абстрактное, но очень важно уделить ей должное внимание. Что такое звук? Пианино — гроб, механика. Я никогда не делал фетиша из инструмента, он никогда меня не волновал. Некоторые говорят с восторгом: «У меня в гостиной стоит пианино!» Я предпочитаю, чтобы пианино не стояло в гостиной. Музыка рождается, когда вы вкладываете жизнь в эту большую машину. Я наблюдал, как другие участники конкурса играли, не пропуская ни одной ноты, с правильным темпом, тонкими оттенками, это было совершенно, но звук выходил безжизненным. Мы слышали звуки фортепиано, но мы не слышали музыки. Настоящего звучания можно достичь только вложив в звуки смысл, правду жизни.
Ближайшие концерты Люка Дебарга в Москве состоятся 18 сентября 2015 года , 21 и 22 декабря 2015 года .
Полностью оригинал интервью читайте на Parlons piano.
