Милла Йовович: «Я не боюсь быть ребенком»

Psychologies: Мне очень приятно видеть вас сегодня такой жизнерадостной и веселой. Один мой коллега встречался с вами много лет назад. Вы были подростком, но уже топ-моделью и звездой. Он пытался взять у вас интервью о вашей первой большой роли в кино — в «Возвращении в Голубую лагуну». И потом описывал вашу встречу как настоящую батальную сцену — вы бросили вазочку с мороженым, которое вам не понравилось, на дорогую софу пятизвездного отеля, саботировали самые безобидные вопросы… Коллега сказал что-то вроде: «Девчонка просто ненавидит себя и все, что с ней происходит. Иначе не вела бы себя как капризная дива!»

Милла Йовович: О, он действительно застал меня в один из роковых моментов юности! Я протестовала! Я бунтовала! Я восстала! И доставалось всем — от мамы до совсем уж невинных жертв вроде вашего знакомого.

Против чего восстали?

М. Й.: А против чего восстают в шестнадцать лет? Но, конечно, мой случай был особый… Я жила под прессом, под грузом. Вы же знаете, мои родители уехали из СССР. Я выросла в Америке. Но я росла дочкой эмигрантов — у нас не было ничего, мы должны были всего добиться сами. Мама была известной актрисой дома, в Киеве, а в Калифорнии стала уборщицей. Это все была ее жертва моему будущему. Я занималась балетом, чечеткой, игрой на пианино, брала уроки актерского мастерства, с шести лет меня водили на кастинги — в меня вколачивалось мое будущее. Когда уже подростком, уже моделью, уже после съемок у фотографа Ричарда Аведона, после того как я стала лицом Revlon, я начала носить из школы кипами университетские проспекты, мама была непреклонна: «Забудь об этом. Ты будешь кинозвездой! Люди поступают в университет, чтобы найти работу. У тебя работа уже есть. Извлеки из нее максимум». Мама воспитывала меня по-своему цельно. Это было типично русское воспитание — без фантазий и иллюзий, практичное. Оно подразумевает, что ты — продолжение своих родителей, их маленькая тень. Со мной никогда не возились, не обращались как с принцессой. Мама никогда не говорила мне, что я хорошенькая или какая-то там особо одаренная. И критиковала меня больше, чем хвалила, — еще одна характерная черта типично русского воспитания. И вообще, русская черта — критиковать того, кого любишь.

Вы по-прежнему ощущаете себя русской?

М. Й.: Конечно, я русская! Это актриса я американская, а человек скорее русский. Я с дочкой говорю по-русски, а это главный показатель национальной идентичности — на каком языке ты говоришь со своим ребенком. Да, я получила очень русское, практичное, земное воспитание. Идея была в том, что ребенку нельзя позволять быть полностью уверенным в себе. Дисциплина была превыше всего. Что понятно: дочка эмигрантов, которая может надеяться только на себя, должна привыкнуть к дисциплине. И я была крайне дисциплинированным ребенком.

До какого-то момента, как я понимаю…

М. Й.: Да, однажды я взбунтовалась! Начала бояться маминых ожиданий, они давили на меня — она слишком многим пожертвовала ради меня, чтобы я не оправдала ее надежд! Она надеялась, что я воплощу то, что ей не удалось, что я стану тем, кем она не стала! Я думала — да и сейчас считаю это нормальным, — что должна сделать все, чтобы обеспечить нашу семью, что должна стать кем-то, если уж мы приехали никем! Внутренне я посвятила себя будущему нашей семьи, ее процветанию. У нас должна быть самая лучшая жизнь! Мне было лет шесть, мы только переехали в Америку, и по ночам я слышала, как мама плачет. И тогда я пообещала себе, что буду работать, работать и работать, чтоб мама никогда больше не плакала!.. До какого-то момента это было так естественно... Но поверьте, когда тебе пятнадцать, такого рода обязательства — страшный груз… Меня просто взрывал вопрос: вот это, чем я занимаюсь, я сама выбрала или моя мама для меня?.. В своем бунте я была отважна и радикальна. С поправками на мое материальное положение.

Если другие девчонки в моем возрасте, рассорившись с родителями, шли ночевать к подружке, то я решительно заявила: «О'кей, ребята, я покупаю собственную квартиру и съезжаю от вас!» И действительно купила, съехала, бузила с рэперами и рокерами, курила «траву», даже вышла замуж молниеносно — в Вегасе, конечно. Мама потом этот брак расторгла — мне же было только шестнадцать, она имела право, а я была уже не против.

Так что вас заставило прекратить акции протеста?

М. Й.: Вы же знаете, я всегда работала. И, как бы я ни забузила вечером, я точно знала, что утром мне лететь в Париж или в Милан и быть свежей и подтянутой — это и значит быть моделью. Во мне всегда была сильна эта рабочая этика, трудовая дисциплина. Но лет в тринадцать я стала настоящей Черной Королевой — вся в драме, писала крайне депрессивные песни, грезила готикой и воспевала самоуничтожение. А к шестнадцати решила посвятить себя музыке. Бросила и модельное дело, и кино. Вообще все бросила и рванула в Лондон — на самую передовую музыкального фронта. И тем самым на время… отстранилась от своей жизни. Записала альбом, промотируя его, навыступалась по клубам и всяким дырам, где все жевали и до меня с гитарой им не было никакого дела. И заново оценила то, от чего отказалась. Так и закончился мой бунт. У кого-то юношеские революции завершаются переоценкой ценностей, а у меня — возвращением ценностей. Слава богу, я проиграла в войне за себя! Невозможно долго пулять креманки в диваны ар-деко, рано или поздно нормальные приоритеты восстанавливаются.

Что такое нормальные приоритеты?

М. Й.: Те, что в книгах. Я все время читаю. Архитектура Тюдоров, история Стюартов, Достоевский, Ницше, Маркес и вплоть до «Прогрессивных с тратегий воспитания вашего ребенка»… Все и постоянно. Получается — начала работать в одиннадцать лет, а жизнь я знаю главным образом из книг… И не считаю, что не знаю ее. А креманки летали, наверное, потому, что я не позволила себе прожить до конца детство. Побыть капризным ребенком… Смешно, но сейчас я больше ребенок, чем тогда, — теперь я не боюсь им быть… Строю кукольные дома — со всей утварью, сковородками, шкафчиками… У меня их десятки — хобби. И качаю советские мультфильмы 60–70-х из интернета…

В смысле — вы верите в партнерство, союз равных?

М. Й.: Вот именно. И не только верю, но и реализую идею на практике. Мне наконец-то удается.

В нынешних отношениях, в браке? Позвольте спросить, почему только теперь?

М. Й.: Я и сама задумывалась над этим. Когда начала встречаться с рок-звездой — с гитаристом Red Hot Chili Peppers. Тогда я поняла, что не могу быть подружкой рокера. Природа не та, натура… Степень эмоциональности повышенная, реакции… искрометные, если определять их мягко. И я не могу… принадлежать! По большому счету именно поэтому до Пола (Пол Андерсон — муж Йовович, кинорежиссер. — Прим. ред.) мои отношения, и с разными людьми, длились два-три года, все они были крайне непродолжительны. Подавляющему большинству мужчин свойственно желание обладать. Но они склонны обманывать себя. Сначала их всегда очаровывала моя самостоятельность, то, что я всегда чем-то занята, что снимаюсь для журналов и пишу песни, что хожу по подиуму и играю в кино, что молода и ничего себе, что занимаю определенное место и небедна, что мне ничего от них не нужно, кроме, собственно, их самих… А потом их начинало возмущать именно то, что раньше нравилось во мне. В ход шли упреки: «Ты всегда занята», «Ты из-за работы отменила наше путешествие», «Ты не позвонила, когда я ждал твоего звонка». Ненавижу телефон! Мне казалось, что, раз я полагаюсь на человека и считаю его главным в своей жизни, я могу заняться тем, что мне нравится, что считаю необходимым. Но это никогда не работало. Скорее всего, это моя вина, но факт: я всегда надеялась, что мужчина рядом со мной будет достаточно щедр, чтобы выделить некое пространство для моей свободы. А все происходило наоборот: партнеры пытались заставить меня чувствовать вину, беспокойство, дискомфорт.

Теперь надежды оправдались?

М. Й.: Да. Полу не нужно обладать мной целиком. Он исключительно деликатен. Он сильный человек и поэтому не находит меня слишком напористой, слишком самостоятельной. Ему свойственно такое особое режиссерское спокойствие — когда несешь ответственность за слишком многое, должен быть хотя бы внутри себя сбалансирован, спокоен. И он спокоен. Поэтому мы вместе уже столько лет. Десять! Но, конечно, это не единственная причина. Вторая… Нечего скрывать — я страстная натура. Я хочу понаделать массу дел, увлекаюсь, берусь за все. Так или иначе, вся моя жизнь — просто разнообразная работа. Что значит: мы с партнером должны быть связаны общим делом, тем, что существенно для нас обоих. И если это не так, я даже не знаю, о чем с ним говорить. Мне нравятся такие отношения, в которых он высказывает одну мысль, просто так, в болтовне, я — другую, он мне отвечает, и — бум! — мы придумали фильм! Или съемку для журнала. Или песню. В общем, я никогда не могла представить себя в романе… например, с врачом. Черт, даже с самим доктором Хаусом!

Но в целом-то получается, что вы цените в мужчине его способность сдерживать, дозировать свою любовь к вам…

М. Й.: Наоборот — способность не бояться, если женщина рядом чувствует себя неплохо! Не считать, что ее уверенность в себе, востребованность вас разлучают. Именно такого рода щедрость делает мужчину привлекательным в моих глазах.

А в женщинах что вам нравится?