Продолжение. Начало см. по ссылке.
Если мы назовем свои отношения с сахаром зависимостью, тогда любые отношения с любой едой достойны того же названия: ведь нас тянет к еде, черт побери, четыре раза в день! Откуда вообще взялась такая идея? Впервые идея зависимого отношения к еде появилась в середине 80-х, на фоне волны популярности групп Анонимных Алкоголиков в США. Некую женщину Джудит осенило, что она ест в соответствии с теми же паттернами, что ее муж пьет, — и она основала первую группу Анонимных Обжор. Идеология группы полностью идентична идеологии АА и АН: это 12-шаговая модель воздержания, только не от алкоголя и наркотиков, а от сахара, муки и изделий из пшеницы. Воздержание основывается на идее собственного несовершенства, переживания вины и стыда и формирования мотивации «стать лучше». «Обжорство» описывается как неизлечимая болезнь, бороться с которой предстоит всю жизнь, каждый день. Большую роль в этом подходе играют групповые встречи, поддержка других участников группы. Несмотря на это даже многолетние участники Анонимных Обжор признают, что у них случаются «пищевые срывы».
Что же не так с моделью пищевой зависимости, ведь с алкоголем и наркотиками это работает, спросите вы? Алкоголики в итоге не пьют, потребители наркотиков воздерживаются от употребления. И это действительно так. Модель 12 шагов позволяет зависимым от употребления алкоголя и психоактивных веществ начать вести социальную жизнь, работать, пробовать строить отношения. Алкоголь и ПАВ не являются неотъемлемой частью жизни — мы можем обходиться без них. Обходиться без еды пока еще никому не удавалось. Глюкоза постоянно циркулирует в нашей крови, стоит ей на минуту прекратить — и мы умерли. А вот алкоголь и кокаин вполне могут циркулировать где-то еще.
Более того, если мотивация «стать лучшей версией себя» из деклассированных люмпенов, опустившихся на дно социальной жизни, делает вполне приемлемых членов общества, то та же самая мотивация, подкрепленная виной и стыдом, в случае нарушений пищевого поведения приводит к прямо противоположному результату — попыток обсессивного контроля за питанием, навязчивым изматывающим тренировкам для достижения «лучшего тела», социальной изоляции, сужения круга интересов к рецептам низкокалорийной кухни и новым упражнениям для формирования кубиков. Алкоголики и потребители наркотиков, признав наличие зависимости, возвращаются в жизнь. Люди с нарушениями питания, сочтя себя зависимыми, из нее выпадают.
Но ведь сахар — действительно наркотик, есть научные доказательства! — обычно говорят в этот момент. Научные? Вы уверены? Давайте разбираться дальше. Предположение Джудит, что пища может быть аддиктивной, стало основой не только групп Анонимных Обжор, распространившихся по всему миру, но и пережило второе рождение в 2000-е, когда начали проводиться попытки сравнения некоторых продуктов и психоактивных веществ. Разумеется, первым кандидатом на звание аддиктивного стал сахар. Это период, когда термин «пищевая зависимость» начинает звучать не только из уст журналистов и обывателей, но и в университетских аудиториях.
Одним из этих исследований, породившим огромное количество громких заголовков, было исследование группы студентов факультета нейронаук Коннектикутского колледжа, предполагавшее, что продукты с высоким содержанием жира или сахара могут вызывать такую же зависимость, как наркотики. В эксперименте изучалось состояние мозга крыс, которым в одном конце лабиринта предлагали популярное американское печенье «Орео», а в другом — рисовые крекеры. Замерялось, сколько времени крысы проводили в одном конце лабиринта, сколько — в другом, и результаты сравнивали с поведением в лабиринте крыс, которым делали инъекции кокаина и морфина и, соответственно, физраствора для контроля. Доказательством наличия зависимости был сочтен тот факт, что в том конце лабиринта, где был шанс получить «Орео», крысы проводили столько же времени, сколько крысы-наркоманы проводили в том его конце, где им давали наркотик. Другим доказательством служили замеры экспрессии белков в прилежащем ядре мозга (центр удовольствия). Именно тот факт, что экспрессия белков у крыс, евших печенье, была в несколько раз более интенсивной, и превратился впоследствии в сенсационное заявление о том, что сахар аддиктивнее кокаина в 8 раз. Простая и очевидная мысль о том, что животное интенсивнее реагирует на высококалорийную и вкусную пищу, необходимую для выживания, чем на вещество, на процесс выживания никак не влияющее, студентам в голову не пришла.
Наиболее трогательным является упоминание авторами того факта, что крысы съедают сначала кремовую серединку печенья, что, с их точки зрения, свидетельствует о зависимой природе любви к печенью. Почему никому из студентов не пришло в голову, что природное любопытство крыс вынуждает их посмотреть и попробовать, что внутри, как женщины надкусывают все конфеты в коробке шоколадных конфет ассорти, я не знаю.
Безусловно, Джейми Хонохан, студентка, чьим выпускным исследованием была эта работа, проснулась знаменитой. Однако научной сенсацией это исследование не стало — только журналистской. Почему? В науке не принято принимать на веру результаты одного-единственного квалификационного, то есть студенческого, исследования. Кстати, во всех интервью выпускница Коннектикутского колледжа Джейми Хонохан подчеркивает, что результаты нуждаются в дальнейшей проверке и подтверждении новыми исследованиями. К тому же есть очевидное и неудобное несоответствие принципам питания LCHF: сторонники этой системы часто обсуждают аддиктивную природу сахара, в том числе ссылаясь на это самое исследование про крыс и печенье, а вот об «аддиктивной» природе жира почему-то умалчивают...
Между тем, если говорить о высвобождении эндорфинов как результате работы дофаминовой системы в ответ на стимул, то ломоть жирного бекона справляется с этой задачей ничуть не хуже булочки с сахарной глазурью, а для многих людей жирная соленая пища является существенно более привлекательной и «вызывающей зависимость», чем сладости.
Более того, если считать критерием аддиктивности активацию дофаминовой системы, тут нам всем крупно не повезло. Ибо среди стимулов, вызывающих такую реакцию, первые места занимает, например, прослушивание музыки. Вы видели, с какими лицами эти, в консерваториях, слушают Третий концерт Рахманинова? Аж глаза закрывают! Тем не менее прослушивание классической музыки отчего-то к наркомании не приравнивается, более того, заголовки журналов, тех же самых, что пестрят сообщениями об ужасах сахара, часто и безапелляционно заявляют, что прослушивание музыки полезно для здоровья. Неувязочка!
Есть еще и юмор, например. На концерте хорошего комика или просто услышав хорошую шутку, вы получаете порцию наркотика. Отказать. Матери, узнающие в группе детей своего ребенка, немедленно получают огромную порцию дофамина. Мне помнится, нацисты (тоже люди были очень против зависимостей, кстати) организовали арийские детские сады, где детей, произведенных исключительно от чистых арийцев, отбирали сразу после рождения и выращивали в условиях высочайшей гигиены и медицинского контроля, дабы арийские матери не отвлекались на всякое там аддиктивное, а арийские дети получали лучшие условия для развития. Благодаря этому австрийский психоаналитик Рене Шпиц придумал термин «госпитализм», а мир убедился, что детей необходимо брать на руки. Дети в арийском детском саду выросли сплошь умственно отсталыми и с глубокими нарушениями психики. Что стало с матерями, история умалчивает. От зависимости они избавились наверняка.
Словом, если вы что-то или, паче чаяния, кого-то сильно любите — дофаминовая система активируется, когда вы этим занимаетесь или видите этого человека. Один из сильнейших наркотиков, например, видеть любимого человека улыбающимся и в хорошем настроении. Мы все наркоманы. Повязать! Вся эта прикладная наркология — и ответ на лицо ребенка, и реакция на музыку, юмор, улыбающиеся лица вокруг или возможность выиграть приз — сформировалась у нас с одной-единственной целью: обеспечить лучшее выживание человечества. Психоактивные вещества высвобождают такое количество эндорфинов, с которым не сравнится даже исполнение вашим улыбающимся ребенком вашей любимой композиции группы Metallica на школьном концерте под конферанс Михаила Жванецкого. Почему же они аддиктивны, если не служат выживанию? Ответ очень прост. Вы наверняка неоднократно слышали, что «мозг снабжен сложной и развитой системой вознаграждения». Журналисты, выучившие слово «дофамин», говорят это для красного словца. Дофаминовая система — очень древняя и примитивная. Как телефон Nokia 105 — уникальный телефон, придуманный, чтобы просто звонить на другой номер. Стимул — реакция. Вызов — ответ. Это означает, что если задача выделения эндорфинов решена, то неважно, каким способом. Нашим пещерным предкам вряд ли удалось бы сутками обходиться без еды, чтобы в конечном итоге обнаружить в мексиканской пустыне, среди нескольких трупов со следами огнестрела, пятикилограммовый пакет с героином. Им не удалось бы заменить требуемый дофаминовый ответ табаком или искусственными подсластителями. Для современного человека «ложно-позитивный» ответ дофаминовый системы на то, что едой не является, и стал одной из причин формирования зависимости от этих веществ. И это принципиальный момент: то, что служит для выживания, не может быть опасным и не может формировать патологии. Патологическим мы можем сделать его только сами.
Чтобы констатировать наличие зависимости от любого вещества, нужны три вещи: тяга, повышение толерантности и абстиненция. Все три элемента должны присутствовать в зависимом поведении одновременно. Тяга означает непреодолимую, сильную нужду именно в этом веществе или продукте. Повышение толерантности означает, что чем больше вы употребляете этого вещества, тем больше вы его хотите. И здесь единственная точка, где аддиктология и сахародемонология пересекаются: чем больше сахара вы едите, тем больше вам хочется сладкого. Абстиненция означает, что в отсутствие нужного вещества ваше состояние резко ухудшается и может быть опасным для жизни. В истории с сахаром отсутствуют признаки физиологической тяги и абстиненции, хотя есть иллюзия, что они есть. На самом деле абстиненция — не что иное, как гипогликемия (см. часть I), и простое измерение уровня сахара в крови во время всевозможных «детоксикационных процедур» это убедительно доказывает. Вот почему детокс-клиники никогда не предлагают анализ крови на сахар или использование гликометра, а используют нехорошее самочувствие клиентов в качестве доказательства наличия сахарной зависимости.
Но вернемся к науке. Помимо студенческого исследования про крыс и «Орео», наиболее часто цитируемым является другое , вполне респектабельное. В нем обнаруживается, что испытуемые, которые получают более высокий балл по «шкале пищевой аддикции», переживают более интенсивную стимуляцию системы вознаграждения мозга, согласно данным МРТ (магнитно-резонансная томография). И снова пресса реагирует восторженными заголовками: доказательства пищевой зависимости найдены! Они неопровержимы! Это же МРТ!
На самом деле все, что показывает это исследование, сводится к следующему. Те люди, которые отмечают субъективно, что их реакция на пищу интенсивнее, действительно переживают более сильную реакцию на пищу. Никаких убедительных доказательств существования пищевой зависимости или зависимости от какого-то одного вида продукта не существует ни в исследованиях на животных, ни в экспериментах на людях. Однако сторонников концепции пищевой зависимости не так просто убедить, и наиболее современная точка зрения гласит: ну хорошо, нет химической аддикции от еды, но есть поведенческая!
Это напоминает мне многолетнюю полемику вокруг марихуаны. Как ее только не проклинали — и психологическую-то зависимость вызывает, и «дорогу более тяжелым наркотикам прокладывает», а очевидного вреда от ее употребления обнаружить так и не удалось. Более того, по прошествии лет даже США, всегда придерживавшиеся политики «войны с наркотиками», примиряются и разрешают медицинское употребление марихуаны. На фоне этой жаркой полемики люди, годами употреблявшие исключительно марихуану, существовали и продолжают существовать, не переходя к кокаину или героину. Разгадка этого феномена более чем проста: употребление марихуаны существенно и заметно снижает агрессию. Люди массово используют марихуану как вещество, позволяющее управлять собственной агрессией без нарушения закона и членовредительства. Разгадка наших сложных взаимоотношений с сахаром кроется примерно в той же области. Сахар — не наркотик, равно как и жир, просто мы используем эту пищу, чтобы получить быстрый всплеск энергии или переработать эмоции, с которыми затрудняемся справиться иначе. Например, гнев. Или печаль. Или скуку. В современной культуре быть грустным, злиться или скучать не очень одобряется — нужно постоянно быть счастливым, в крайнем случае — озабоченным достижением счастья. А эмоции эти надо куда-то девать.
На сегодняшний день ни один из существующих видов пищи не признан вызывающим зависимость. Чтобы убедительно доказать сходство влияния на мозг продуктов питания и психоактивных веществ, нужны эксперименты, сравнивающие поведение мозга людей, употребляющих наркотики и определенные продукты. Этичность подобных экспериментов под большим вопросом, разумеется, и проведены они будут не скоро.
Поэтому предлагается термин «eating addicition», то есть зависимость от процесса поедания пищи, от состояния, в котором мы находимся, когда едим, а не того состояния, в котором мы оказываемся, когда уже поели. Этот термин переводит обсуждение на рельсы чистой психологии: если мы едим, чтобы в процессе еды почувствовать себя лучше, дело не в том продукте, который мы для этого используем, а в том, что мы чувствуем себя плохо. И это — корень проблемы, задача, которую надо решать, если вы ощущаете себя «зависимым от еды». И решается она никоим образом не отказом от сахара, а попыткой взглянуть на свои эмоциональные проблемы беспристрастно и оценить свои возможности, самостоятельно либо с помощью специалиста, и их решить.
