Юрий Стоянов: «Я заработал право быть собой»

К нему подходят за автографом все, кто попадается нам по дороге. Водитель, доставивший артиста на съемку. Охранник, встретивший его у входа. Сотрудник соседней редакции… Под конец съемки фотографы Маша и Мариуш, чуть смущаясь, просят свою модель сфотографироваться вместе – на память. Юрий Стоянов держит феноменально верный тон: общается со всеми просто, но не по-свойски, с достоинством и без пафоса, тактично, но без ложной скромности. Он абсолютно естественен, и это удивляет в нем едва ли не больше всего, учитывая 15 лет его непрерывного телеуспеха: 90 (!) часов эфира, три статуэтки «ТЭФИ»... Он без иллюзий относится к своей внешности: фигура «не героическая», лицо полновато, да и возраст... Но категорически против стараний визажиста сделать его образ более «гламурным». «Я не хотел бы стать другим на обложке, – говорит он с заметным волнением. – Думаю, что к своим 50 годам я заработал право быть узнанным таким, каков я на самом деле. Право быть самим собой». Впрочем, он почти обо всем говорит эмоционально. И каждую фразу словно взвешивает на весах: «Не преувеличил ли, не приукрасил?» В нем поражают контрасты – солидной, благополучной наружности и тонких дамских сигарет, которые он курит почти непрерывно; привычки жестко формулировать мысли и откровенной, чуть ли не детской чувствительности. Амплуа комического простака – и сильный, взрывной мужской характер. Драматический актер, гениально играющий женщин. Руководитель. Лидер. Бесконечно занятый человек.

Psychologies: Вам нравится ваш ритм жизни? В прессе вы порой признаетесь, что не можете остановиться, не умеете отдыхать…

Юрий Стоянов: Это не плюс, а огромный недостаток, признак неорганизованности. И что нехорошо – признак нелюбви к себе. Я стараюсь с этим бороться, потому что в моем возрасте не любить себя – очень опасно для моих близких. Если у тебя есть дети, особенно маленькие, ты просто обязан любить себя – иначе ты не очень любишь своих детей. Ведь любить их – это не значит приносить им ежедневно игрушки взамен себя, в семье надо быть, уделять ей время. А для этого надо уметь отдыхать и быть здоровым. Говоря, что загружен до предела, я не противопоставляю себя людям, которые – вот бездельники – работают мало. Я скорее им завидую...

Не пробовали притормозить?

Ю. С.: Для меня любая остановка – это конец. Моя проблема не в том, чтобы найти несколько свободных дней, а в том, чтобы в эти дни не придумывать себе новых дел. Не допускать мысли о том, что за время твоего отдыха кто-то может обскакать тебя в твоем деле, – эта мысль опасна.

За чем вы бежите или от кого убегаете?

Ю. С.: Человек все время бежит к себе и убегает от себя. Сегодня в жанре, которым я занимаюсь, мне, к большому сожалению, убегать не от кого. А к кому мне бежать? Только к Чарли Чаплину, не в обиду окружающим будет сказано.

Вы сыграли около 3000 разных персонажей – что в них общее?

Ю. С.: Всех сыграл Юрий Стоянов!

И это все?

Ю. С.: Ничего себе «все»! Ведь совсем разные роли построены на органике одного человека. Который прожил одну жизнь, а не несколько. Все эти 3000 персонажей пришли из моих наблюдений, из моего детства, из моей биографии, из моего умения кого-то перекривлять и показать. Это очень много.

В детстве вы мечтали стать знаменитым, чтобы на улицах вас узнавали. Вас это радует сейчас?

Ю. С.: Можно ли радоваться тому, что сопутствует тебе ежедневно на протяжении последних 15 лет? Человек, как это ни страшно осознавать, привыкает ко всему – и к счастью, и к большому горю, и к успеху. Известность должна быть спутницей актерской профессии. Да, такой была мечта толстого, неуклюжего мальчика, который не блистал красотой... Естественно, ему хотелось, чтобы все было наоборот, как в сказке. Я видел, что актеры – это люди, которые всегда на виду, и раз их все узнают, то все их любят... Наша известность особого рода: герои «Городка» не ассоциируются у зрителей со звездным миром шоу-бизнеса. Мы – соседи, люди из «ящика», к которым все привыкли и к встрече с которыми не нужно готовиться. К нам относятся тепло, по-приятельски. Не было исписанных поклонниками подъездов или обещаний наложить на себя руки, если я не приду на свидание. Нет, все как-то улыбчиво, спокойно и по-доброму. Вот такая форма отношений мне нравится.

С улыбкой, спокойно, по-доброму... Ваше личное мироощущение такое же?

Ю. С.: Не всегда. Сказываются 30 лет жизни в этой стране – до известных перемен. Отсюда некоторая напряженность, неверие в стабильность. Что еще? Непокой, ожидание подвоха и того, что хорошо долго быть не может. (Без паузы он решительно переводит разговор в другое русло.) Вы очень серьезно настроены на это интервью. А ведь все глупости делаются с серьезным выражением лица! Это не я сказал, а Горин. Давайте как-то полегче. А то – большая цена вопроса, большая цена ответа...

Искренность вас смущает?

Ю. С.: В интервью – да. Она бывает сродни пошлости. Искренность обнаженная, откровенная, как на исповеди, неуместна на публике. Для нее человек говорит так, как хочет, чтобы о нем думали. Вот я, к примеру, говоря о своей передаче, обращаюсь и к тем, кто прочитает это интервью через лет 30. (Хохочет.) У каждого из нас есть вещи, которых никто никогда не узнает и которые мы унесем с собой. Из любви и уважения к зрителю мне проще говорить о деле, которым мы занимаемся.

Вы отдаете ему много времени. А что достается семье?

Ю. С.: Я бы хотел думать, что все мое время целиком. Не в смысле моего физического пребывания дома, а в смысле отношения к близким. Кстати, оно сильно меняется с годами, становится проще. Но я очень не люблю говорить о двух вещах – о семье и о Боге. О них надо думать, а не разговаривать. Одним словом, работа и семья у меня не в конфликте. Вероятно, моя жена любит меня в том числе и за то, каков я есть.

То есть, посвящая себя любимым людям, вы чувствуете себя внутренне свободным?

Ю. С.: Ну что вы, далеко не во всем! Хотя для меня чувство несвободы скорее продуктивно. Скажу вам честно: я не подвижник в своей профессии, по природе я очень ленивый человек. Очень! Поэтому всю жизнь строю таким образом, чтобы у меня для лени не было ни минуты. Был уже один такой период, когда я ленился – лежал на диване и рассуждал, что не пришло еще мое время. И оно пришло – в начале 90-х. Я не провидец, просто понимал, что, если ничего не начну делать, тогда мне точно кранты! (Смеется.) Жизнь изменилась, и вместе с ней я побежал вперед. Я стал другим человеком – никогда за собой не замечал такой трудоспособности!

Эти перемены как-то изменили ваше отношение к самому себе?

Ю. С.: Не думаю. Вообще я без восторга к себе отношусь. Терпеть не могу комплиментов: самые большие глупости я совершил, самые бездарные вещи сыграл, выслушав комплименты. Думаю, что про себя я сам в общем все знаю. И хорошее тоже – не думайте, что я самоед. Я знаю себе цену как артисту, но говорить о ней вслух не буду. А от похвалы со стороны мне становится неловко, неуютно. К самооценке это не имеет никакого отношения. Просто когда я вхожу в кадр с другими артистами – тем более известными, – я будто все начинаю с нуля. В этот момент более неуверенного в себе человека вы на площадке не найдете. Всякий раз приходится убеждать себя в том, что я умею делать кое-что, чего другие не умеют, и, пока не запустится какой-то серьезный внутренний механизм, пока не уйдет сухость изо рта, не один пот сойдет.

Вы были полным, неуклюжим мальчиком, в институт поступали худым и красивым – а потом?

Ю. С.: Вы хотите знать, как долго я хорошо выглядел? (Смеется.) Довольно долго. И долго не мог к этому привыкнуть. Отражение в зеркале меня не убеждало, я продолжал жить как тот, каким я был раньше. Первой нестыковкой стал успех у женщин. Представьте: приезжает такой длинноволосый, худенький, с гитаркой из Одессы в Москву, начинает учиться в театральном и не может понять: отчего такое внимание? Потом понимает, что нравится просто потому, что симпатичный парень. Но ответного шага сделать не может, потому что тот мальчик, у которого после болезни Боткина нарушился обмен веществ, еще много десятилетий побеждает. (Смеется.)

Вам так и не удалось сродниться с тем худым юношей?

Ю. С.: Пожалуй, нет. И это была проблема: актеру нужно понять природу собственного обаяния. Великий педагог Владимир Наумович Левертов сразу подметил нестыковку моего комедийного амплуа и героической внешности. «Ты – характерный артист», – говорил он, а я смотрел на свою рожу, такую смазливо-неопределенную, и довольно долго этого не понимал. С годами я привел внешность в полное соответствие своему амплуа. Что говорить? Полный и смешной.

Только ли в этом ваше обаяние?

Ю. С.: Мне очень неловко это говорить, но думаю, моя сильная сторона в том, что я – неожиданный артист. Некая непредсказуемая величина. Человек неярких, неопределенных внешних данных, которые любую неожиданность умножают на три. Непредсказуемость и знание механизмов, которые надо запускать внутри себя, – это и составляет изюминку моей профессии.

В каких взаимоотношениях со своей внешностью вы сегодня?

Ю. С.: В нормальных. Мне комфортно. Понимаю, что не мешало бы, конечно, килограммов 10 сбросить: из-за них уходят какие-то возможности. Как-то после операции я сильно похудел и сыграл в «Зайце над бездной» у Тиграна Кеосаяна. Меня не узнавали! Но для «Городка» худоба мне мешала: не хватало чего-то.

Есть нечто, что вам хотелось бы в себе еще открыть?

Ю. С.: На эту тему в плохом американском кино общаются с психоаналитиками. А я абсолютно не чувствую, что нуждаюсь в этом. Хотя знаю, что я взрывной, жуткий психопат и могу выдать такое, что люди уйдут с ощущением, будто они с каким-то животным общались. На самом деле я просто выдаю наружу все, что есть внутри. И через две секунды мне уже так хорошо, спокойно… Сигаретку выкурил и… чудовищно пожалел о том, что устроил! До проклятий в собственный адрес! Но я никогда не чувствовал необходимости в психологических беседах.

Чем вы дорожите сегодня больше всего?

Ю. С.: Это может прозвучать банально, но самое ценное в жизни – это, конечно, дети. Ребенок – это же часть тебя! Я часами готов наблюдать за своей младшей дочкой Катей. И многое отдал бы, чтобы чаще видеть ее улыбку, быть рядом с ней постоянно.