«Мы не увидели маньяка»: что не так с фильмом Ксении Собчак о Викторе Мохове

22 марта вышел фильм Ксении Собчак о Викторе Мохове — «скопинском маньяке», который похитил, а затем на протяжении почти 4 лет удерживал в подвале и насиловал 14-летнюю Екатерину Мартынову и 17-летнюю Елену Самохину. Отсидев в тюрьме 17 лет, он вышел на свободу.

В интервью Мохов рассказал свою версию событий: по его версии, он хороший человек без отрицательных черт характера, который «немножко оступился» и свою вину уже искупил. В Екатерину он «влюбился», и в итоге оказался в заложниках сам: «Отпустить их боялся, убить не мог. И они страдали, и я тоже страдал».

Среди прочего «скопинский маньяк» отметил, что ему нравится повышенное внимание к своей личности, и в конце фильма попросил прощения за страдания и унижения, которые пришлось вытерпеть его жертвам. Но подчеркнул, что всегда относился к ним с уважением.

24 марта Екатерина Мартынова сообщила, что обратится в прокуратуру с требованием возбудить в отношении Мохова уголовное дело из-за угроз ей и второй жертве. По ее мнению, высказывания в интервью должны стать поводом его повторного задержания и ареста. Вероятно, имеются в виду слова Мохова о том, что «надо снова заняться» Екатериной, которая раньше от него беременела, а после плена детей не рожала.

Мы попросили экспертов поделиться своим мнением: стоит ли давать людям, совершившим подобные преступления, возможность высказаться, и какие могут быть последствия у таких интервью?

«Культура насилия буквально пронизывает наше общество»

Владимир Дашевский — психотерапевт, постоянный автор Psychologies

Можно ли брать интервью у людей, совершивших подобные преступления? В этом вопросе важны и позиция интервьюера, и, собственно, автора насилия. И, конечно же, то, как интервью делается и преподносится. У нас в свободном доступе есть фильмы наподобие документального цикла «Криминальная Россия», в свободном доступе на Youtube лежат видео, где дети бьют детей, люди издеваются друг над другом — и они пользуются популярностью.

Первое, что можно сказать об интервью — это глорификация маньяка, то есть превращение его в героя. Преступление становится простым способом прославиться: ты совершаешь насилие, и вот уже журналисты хотят взять у тебя интервью, тебе платят деньги. И вот ты уже звезда. Это, на мой взгляд, совершенно недопустимо.

Это интервью — реклама культуры насилия, которая буквально пронизывает наше общество. Я не знаю, что должно произойти, чтобы это изменилось. Интервью Ксении Собчак — еще один кирпич в монументальном замке культуры насилия.

Второе — это ретравматизация жертвы. Ретравматизация для этих девочек, которые попали в совершенно ужасную ситуацию, и десятков тысяч подобных жертв, которых, я уверен, затрясла мелкая дрожь, когда они узнали, что такое интервью возможно. Они мгновенно снова оказались в этой травме, обнаружили себя повторно проживающими свои мучения — когда их насиловали, били, пытали и удерживали долгое время. И когда насильник говорит, что раз одна из его жертв сейчас не может забеременеть, то «надо ей опять заняться» — это кошмар. Я не представляю, что должно твориться у сейчас в душе у той, про кого он говорит.

Подобные интервью неизбежно смещают фокус общества на поведение жертвы: «А что ты сделала, чтобы тебя не изнасиловали? Нечего было садиться в эту машину...» Это ужасно! Это провоцирует виктимблейминг, перекладывает вину с насильника на пострадавшего человека. А еще увеличивает страх, дает начало контролирующему поведение. Якобы «правильные» девочки, если делают все как надо, не попадают в западню. А вот и неправда. Попадают, к сожалению.

Важна форма подачи подобных материалов. Уж точно не стоит снимать фильм про преступника через неделю после того, как его выпустили из тюрьмы, когда он не раскаивается и балдеет от того, что оказался в центре внимания... Когда люди смотрят, комментируют, соглашаются: «Что ж, 17 лет отсидел, оступился, ну с кем не бывает», это будто легитимизирует насилие в нашем обществе, повышает толерантность к нему. Это настоящее расчеловечивание по отношению к жертвам преступления.

Как мог бы выглядеть этот фильм и при каких условиях он мог бы быть снят? Думаю, это имеет смысл только в случае, если у него берут интервью через 10 лет после освобождения. И после того, как он долго вымаливает прощение, на коленях просит его исповедовать. Героя снимают в контровом свете, то есть освещая со спины. Или он вообще находится за кадром.

Либо такое интервью могли бы сделать профессиональные психиатры, которые пишут диссертацию про подобные девиантные формы поведения.

«Мы увидели, что можно совершить подобное и дальше жить своей жизнью»

Анна Ривина — директор Центра помощи жертвам домашнего насилия «Насилию.нет»*

Могу сказать, что я не в первый раз наблюдаю, что Ксения Собчак небережно относится к пострадавшим от насилия. Когда я ходила к ней на выпуск шоу «ДокТок» про сестер Хачатурян, Аурелию, маму девушек, на всю страну обсуждали. Рассказывали о том, как Михаил Хачатурян ее насиловал, с имитацией всего происходившего на экране. Мы с коллегами, которые придерживаются схожей точки зрения, говорили о том, что это недопустимо. Ксения настаивала на том, что это журналистика и что она хочет во всем разобраться. Я считаю, что это жестоко, и речь, в общем-то, не про журналистику.

Интервью с Виктором Моховым я бы сравнила с фильмом Саши Сулим про ангарского маньяка, поскольку Ксения любит приводить его в пример — мол, почему на Сашу тогда не нападают. Когда мы смотрим фильм про Виктора Попкова, который сейчас находится за решеткой, нам понятно, что он ужасный человек, что он совершил безумное количество убийств. И его жертвы «превращаются» из единиц статистики в живых женщин, которых потеряли их мужья, мамы, папы. По документам — 78 жертв. И все, точка. Но для нас они будто оживают.

В интервью Ксении Собчак мы видим, что Мохов (чьи преступления, на мой взгляд, неправильно квалифицировали в суде, потому что он не должен был выйти за свободу) абсолютно доволен всем, что происходит, и получает удовольствие от процесса.

Есть такой термин — глорификация преступника. Когда она случается, не только нет запрета на упоминание этого человека, но и, наоборот, ему дают упиваться своей славой и вниманием к себе. И в такой ситуации мы не можем говорить про объективную журналистику. Команда Собчак немного социально ««гладит» Мохова, который продолжает угрожать своим жертвам через этот фильм.

По опыту работы с темой домашнего насилия могу сказать, что, грубо говоря, женщины, его пережившие, делятся на 2 категории. Одни хотят навсегда забыть произошедшее и никогда больше эту тему не поднимать, а вторые, получив поддержку и восстановив себя, хотят помочь еще большему количеству женщин. Это психотерапевтический путь, который помогает как-то смириться с тем, что в их жизни произошло.

Я бесконечно преклоняюсь перед смелостью Кати Мартыновой рассказывать о произошедшем. И речь не только о написанной ею книге, не только о фонде для жертв насилия, который она планирует открыть. В ее адрес при этом звучит множество обвинений в том, что она «пользуется» своей травмой. Уверена, что для нее все это — тяжелое испытание.

Что касается второй жертвы… Мы не знаем, что творится у нее в душе. Но даже в своей ленте в соцсетях я видела сообщения девушек, которые всю жизнь молчали о изнасиловании, которому подверглись. Они увидели этот фильм и сейчас просто ревут. Им страшно, им плохо. И я считаю, что есть очень большая вероятность как-то ранить людей. У меня не было подобного страшного опыта, но после просмотра этого фильма и мне было тошно и плохо.

Я считаю, что это очень жестокая работа. Мы увидели, что можно совершить подобное и дальше жить своей жизнью. Пить чай, получать внимание и даже деньги... К тому же фильм не создает впечатления, что перед нами чудовище, маньяк: наоборот, ему будто добавили человечности. Хотя я и против дегуманизации, но считаю это недопустимым.