Средневековая литература
Пересказы эпох Средневековья и Возрождения разнообразят и усложняют историю Медеи, изложенную греками и римлянами. В зависимости от того, на чем делается акцент в той или иной версии, содержание мифа меняется неожиданным, а иногда и противоречивым образом.
Народные сказки
Давайте для начала обратимся к паре примечательных народных сказок — из Тосканы и Венеции — конца XIII века. На обратном пути из Колхиды Ясон бросает Медею на острове, подобно тому как Тесей вероломно покидает Ариадну на Наксосе. Однако вскоре сюжет принимает другой поворот и более не напоминает историю Ариадны. Оставленная Ясоном Медея беременна двойней. Она рожает детей без чьей-либо помощи, после чего в течение трех лет борется за выживание, питаясь одними кореньями и травами.
Однажды проходящее мимо судно подбирает ее и привозит туда, где ныне живет Ясон, женившийся на дочери местного царя
Страшная месть Медеи превосходит все то, что описано классиками. Ей мало убить своих сыновей — она вскармливает детские сердца ничего не подозревающему отцу и вдобавок (по венецианской версии) пригвождает их останки к двери, ведущей в спальню Ясона (невольно вспоминается Прокна, наказавшая своего жестокого мужа-насильника, скормив ему их сына).
Но сколь бы отвратительным ни было преступление Медеи, ей самой не удается избежать душевных терзаний после детоубийства. Отказавшись от возможности побега, она бросается на лезвие меча.
Кристина Пизанская «Книга о Граде женском»
Сравните эту Медею с женщиной, изображенной Кристиной Пизанской (1365–1430 годы), одной из самых очаровательных писательниц в литературе средневековой Европы. Уроженка Венеции, она переехала в Париж, куда ее отца пригласили в качестве придворного астролога. Кристина стала пионером современного феминизма — вполне закономерно, учитывая сочетание ее личных качеств с литературным даром: писательством она обеспечивала себя и своих детей после того, как муж умер от чумы.
Она периодически возвращалась к образу Медеи, которую считала не только просвещенной, но и вполне по-женски понятной особой
В одном из своих произведений, «Книге о Граде женском», Кристина исследует оба эти аспекта в двух отдельных отрывках:
«Невероятно красивая женщина, высокая, стройная, очаровательная, Медея была дочерью Ээта, царя Колхиды, и его жены Персеиды. В обучении она превзошла всех прочих женщин — она знала свойства всякого растения и то, для каких целей можно использовать каждое из них. Не существовало такого искусства, какое она не могла бы постичь…»
«Дочь царя, Медея была столь очарована красотой, благородной родословной и впечатляющей репутацией Ясона, что посчитала его достойной для себя парой. Дабы продемонстрировать ему свою любовь, она решила спасти Ясона от смерти, поскольку чувствовала сострадание к нему и не смогла бы вынести, если бы рыцарь пострадал. Она легко вовлекала его в долгие беседы и постепенно рассказала, какие обереги и заклятья помогут ему завоевать Золотое руно. В ответ Ясон обещал, что никакая женщина, кроме нее, не сможет стать его женой, и поклялся любить ее вечно.
Однако Ясон нарушил свое слово. После того как все прошло успешно и по плану, он оставил Медею ради другой женщины. Медея же, которая скорее позволила бы разорвать себя на части, нежели сыграла бы подобную злую шутку с любимым, впала в крайнее отчаянье. С тех пор никогда в жизни она больше не испытывала ни радости, ни счастья».
Изобразительное искусство
Выбор рассказчиком того или иного эпизода играет решающую роль в том, какое нравственное впечатление производит персонаж. Медея — наглядный пример. Она, кроме прочего, не сидит на месте, и как раз эта подвижность позволяет истории быть столь разнообразно выразительной.
Бьяджо д’Антонио «Помолвка Ясона и Медеи»
Подобная «зависимость от эпизода» особенно заметна в одном материальном контексте визуального искусства Возрождения — в кассоне. Кассоне — это свадебные сундуки, в которых хранилось приданое невесты. В XV веке во Флоренции их проносили по улице от дома отца невесты до дома ее будущего мужа в рамках свадебной церемонии.
Примечательно — по крайней мере, на первый взгляд, — что одним из мифов, выбранных для украшения таких сундуков, был миф о Ясоне и Медее
Можно вспомнить десятки эпизодов из жизни Медеи, которые, будучи выставленными на всеобщее обозрение, вынудили бы гостей на флорентийской свадьбе ощутить угрозу будущему реальной пары, за благополучие которой они пили. Однако именно свадебную церемонию Ясона и Медеи окружала совершенно другая аура: дочь царя соединялась в браке с благородным молодым героем. Во всяком случае, такой логикой, вероятно, руководствовался художник Бьяджо д’Антонио, на чьей картине Медея и Ясон протягивают друг другу правые руки, символизируя предвкушение будущего блаженства.
Иллюстрации к рукописям, выполненные при дворе Филиппа Доброго
Правда, и о темной стороне личности Медеи не забыли. Немного раньше работ Бьяджо появились иллюстрации к рукописям, выполненные при дворе Филиппа Доброго, герцога Бургундии. На одной из них Медея ранит в голову Ясона, прежде чем омолодить его. На другой — части тела Апсирта гротескно плавают в морских водах между «Арго» и кораблем колхов, а Медея невозмутимо наблюдает за этой сценой. На третьей — яростные драконы Медеи учиняют кровавую расправу на свадьбе Ясона и его новой невесты.
Контекст — и, как следствие, изображение — весьма далеки от того, что мы видим на праздничном флорентийском кассоне
Иллюстрации эти сопровождают рукопись прозаического романа-биографии Рауля Лефевра под названием L’Histoire de Jason («История Ясона») (1460 год) — произведения, призванного воспеть героя и оправдать его недостойное поведение. В этом повествовании любовь Ясона к Медее подана как результат магии, и потому, по мнению автора, Ясон был прав, покинув бывшую возлюбленную из-за ее лукавства. Нравственную чистоту Ясона требовалось закрепить: не потому ли герцог Филипп основал рыцарский орден и назвал его в честь Золотого руна?
Эжен Делакруа «Медея»
Визуальные интерпретации истории Медеи возникают периодически и в наши дни. В процессе появляются любопытные знаковые моменты, напоминающие о разных сторонах этого мифического персонажа. Раздираемую противоречиями мать, покровительственно обнимающую своих детей и одновременно сжимающую в руке кинжал, который прервет их жизни, мы видим на знаменитом полотне Эжена Делакруа (1838 год).
Фредерик Сэндис «Медея»
Тридцать лет спустя Фредерик Сэндис выбрал в качестве сюжета своей картины одинокую колдунью с безумными глазами; ее образ дополняют жабы, дракон и таинственное зелье, которое она переливает в горелку.
Жорж Моро де Тур «Убийство Пелия его дочерьми»
Еще через десять лет художник Жорж Моро де Тур создает полотно «Убийство Пелия его дочерьми»: на нем несчастного старика вот-вот заколют насмерть («омолодят») его обманутые дочери, одна из которых выглядит так, словно сошла с порноснимка. (Сексуальная подоплека, опирающаяся на безупречное классическое происхождение, — в этой комбинации находят рациональное оправдание десятки тысяч европейских произведений искусства!) На тонущем во мраке заднем плане за происходящим зловеще наблюдает Медея.
Театр
Однако в случае Медеи изобразительное искусство играет вторую скрипку в сравнении со сценическими постановками. Причина, должно быть, кроется в непрекращающемся влиянии трагедии Еврипида, подкрепленном интерпретацией Сенеки. После эпохи Возрождения две эти классические пьесы просматриваются наиболее явно в переложениях мифов о Медее. Перечень выдающихся драматургов, обращавшихся к данным сюжетам, впечатляет: Пьер Корнель, Франц Грильпарцер, Жан Ануй, а также десятки других авторов пьес, опер, балетов и прочих музыкальных произведений.
Все эти творцы вдохновлялись разрушительными человеческими страстями, на которых построена драма Еврипида
Великое множество авторов, переосмысливших миф о Медее, были представителями европейской культуры и, соответственно, мужчинами. Однако в течение последних десятилетий ситуация зримо изменилась, особенно в сфере театрального искусства. На фоне развития феминистского мышления женщины-писательницы открыли в Медее своеобразный символ, через который можно исследовать вопросы полового неравенства, патриархальной власти и изоляции. Двумя главными локациями для подобных исследований стали Ирландия и Италия.
Марина Карр «У кошачьего болота»
В октябре 1998 года зрители Театра Аббатства в Дублине собрались на премьере пьесы «У кошачьего болота» драматурга Марины Карр, обладательницы множества наград.
Действие драмы разворачивается в ирландском контексте. Эстер Суэйн — пришелица из чужих краев, чужачка. Она прожила четырнадцать лет со своим партнером Карфеджем Килбрайдом, у них есть семилетняя дочь. Теперь же Карфедж планирует бросить сорокалетнюю Эстер и жениться на девушке вдвое моложе — дочери богатого землевладельца.
Месть Эстер начинается с поджога дома Карфеджа и заканчивается тем, что она убивает их общего ребенка, «альтруистически» защищая от последствий происходящего
Несмотря на то что произведение явно построено на трагедии Еврипида, финал уводит нас далеко от греческой модели, хотя и не сильно отходит от множества других, более поздних, интерпретаций мифа (принадлежащих, скажем, Корнелию и Аную). Вместо того чтобы выбрать движение и перемены, Эстер навсегда останавливает свою судьбу, совершая суицид.
Марикла Боджио «Итальянская Медея»
Описать драму Карр как «женский взгляд на Медею» было бы грубой снисходительностью: «женских версий Медеи» существует столько же, сколько самих женщин, переосмысливших историю этого персонажа. Совершенно другая по тональности и сюжету, нежели вариант Марины Карр, но в не меньшей степени побуждающая к размышлениям, — «Итальянская Медея» (1981 год) Мариклы Боджио, опередившая драму Карр на пару десятилетий.
Эта пьеса опирается на классические традиции — не только на Еврипида, Сенеку, но и на преемственность в целом, ведь главный персонаж цитирует слова целого ряда постклассических воплощений Медеи
При этом сюжет Боджио подчеркнуто помещен в контекст феминистского движения 1980-х годов. Медея примиряется с неверностью мужа, не убивая свою молодую соперницу, а связывая себя с ней узами женской солидарности: подаренное ею платье — согласно Еврипиду, источник ужасающей боли — здесь становится символом симпатии между ними, которая заражает и других женщин.
«Я подарила его тебе,
и то был спонтанный дар,
спонтанно принятый…
На тебе были синие джинсы; поверх них
ты надела белое платье,
превратившись тут же в ребенка,
и ты радостно танцевала,
и другие женщины приобщились к танцу
и стали петь».
Это разительно отличается от Еврипида, Сенеки и каких бы то ни было иных древних источников — и даже большинства современных, если на то пошло. Однако единственное, что роднит Медею Мариклы Боджио с ее классическими предшественницами, — это движение, правда в совершенно новом смысле. Героиня Боджио движется, растет и развивается психологически.
В прошлом она сделала несколько абортов, чтобы «Ясону» (которого она называет своим «старшим ребенком») не пришлось делить ее внимание с маленькими членами семьи. Однако она оставляет позади ориентированные на мужчину интересы, выдвигает на первое место в приоритетах солидарность с другими женщинами — и отвергает мысль об убийстве своих нынешних детей. Версия Боджио подтверждает: греческие мифы все еще могут находиться в центре самых жарких дискуссий современности.
Кинематограф
В реалистических интерпретациях Карр и Боджио не нашлось места для божественного аспекта Медеи: существа с подобными свойствами не вписываются в современную парадигму. Имеются, однако, другие недавние переложения этой истории, в которых нечеловеческие качества Медеи воплощаются в персонаже сверхъестественного плана — в призраке. И в этом случае ведущей формой художественного выражения является кинематограф.
Алехандро Аменабар «Другие»
Пожалуй, наиболее известный пример — фильм «Другие» (2001 год) испанского режиссера чилийского происхождения Алехандро Аменабара. Действие происходит в заброшенном особняке на острове Джерси вскоре после окончания Второй мировой войны. Главная героиня, Грейс (которую сыграла Николь Кидман), — мать двоих маленьких детей, мальчика и его старшей сестры. Поскольку муж Грейс не вернулся с войны, ей приходится со всем справляться самой, что осложняется странной аллергией детей на солнечный свет.
Но это не единственная трудность: кажется, в их доме появились незваные гости — призраки. Только по мере развития действия становится ясно, что истинные привидения здесь — Грейс и ее дети. А те, кого они считают призраками, — обычные люди, новые хозяева дома.
Причина, по которой дети Грейс стали привидениями, приближает сюжет к «классической» модели: героиня задушила их собственными руками
Но не менее очевидны и отличия от «классики»: Грейс убила детей не из мести своему мужу и не из желания защитить их, а от отчаяния («Мама сошла с ума», — говорит ее дочь), после чего совершила суицид. Став призраком, Грейс получила второй шанс позаботиться о детях, что и делает как набожная мать, обеспокоенная их благополучием и образованием. Кроме того, — и это еще одно отличие от «классической» модели — она не выказывает ни малейшей склонности к движению. Наоборот, в финале кинокартины Грейс заявляет, что они с детьми никуда не уйдут, поскольку это их дом.
Майкл Чавес «Проклятие плачущей»
Еще более пугающим в попытке раскрыть тему сверхъестественного кажется фильм режиссера Майкла Чавеса «Проклятие плачущей» (2019 год), основанный на мексиканской легенде о женщине, которая утопила своих детей в приступе ревности к неверному мужу, а затем утопилась сама. Впоследствии она возвращается в виде враждебного духа, который охотится на чужих детей, забирает их и убивает.
В этой истории миф о Медее переплетается со сказанием о Ламии — мифической женщине, которая, потеряв собственных детей, превратилась в монстра, пожирающего чужих. Как и в фильме «Другие», эквивалент Медеи здесь — призрак, предпочитающий остаться на месте после совершенных убийств, нежели перебраться куда-то еще, и еще, и еще.
Современная литература
Очевидно, что у мифа о Медее нет недостатка в современных прочтениях. Ясно и другое: образ убийцы собственных детей затмевает все прочие аспекты ее личности, известные с древности.
Тони Моррисон «Возлюбленная»
Детоубийца, поступку которой находят оправдание, — это будоражит современного зрителя театра и кино, а также читателя: шокирующий, противоречивый, завоевавший множество наград роман Тони Моррисон «Возлюбленная» (1987) повествует о чернокожей женщине Сэти, которая убила свою маленькую дочь, чтобы уберечь от жизни в рабстве.
И здесь в сюжет снова вплетается потустороннее — персонаж по имени Белавид, реинкарнация дочери главной героини
Реализм романа основан на реальных событиях: истории афроамериканки, которая жила в XIX веке, сбежала из рабства, но была поймана, а потому убила дочь, чтобы ту не вернули в неволю. Если рабство — высшее проявление «инакости», то книга «Возлюбленная» предлагает максимально полное исследование личности Медеи в этих условиях.
Наука
Наша попытка проследить за развитием образа Медеи во всех ее перемещениях — и реже в состоянии неподвижности — касалась преимущественно пересказов средствами различных видов искусства. Но не будем забывать и о невоспетых героинях: тех, кто трудится в науке.
Они тоже сыграли значимую роль в «размышлениях о Медее», особенно две из них. Обе — выдающиеся эллинисты, обе женщины и матери
Профессора Патриция Истерлинг и Эдит Холл блестяще продемонстрировали, как современные статистические исследования социальных и криминальных фактов, связанных с темой детоубийства, могут пролить свет и, в свою очередь, сами проясниться благодаря мифу о Медее — убийце детей.
Патриция Истерлинг
Более сорока лет назад Истерлинг обратила внимание на слабость аргумента некоторых исследователей (мужчин) классической литературы: якобы поведение Медеи в пьесе Еврипида не укладывается в голове ни одного цивилизованного, здравомыслящего человека. Статистика подтверждает обратное: согласно некоторым аналитическим данным, большой процент среди жертв насильственной смерти составляют дети и большой процент среди них — это те, кто гибнет от рук родителя; причем последний, совершив преступление, кончает с собой (в отличие от версии Еврипида).
Эдит Холл
Холл пошла дальше и привела результаты исследований детоубийств, совершенных матерями. Согласно им, выстраивается модель обстоятельств, удивительно похожая на ту, в которой оказалась Медея: женщина выходит замуж, единолично заботится о детях, страдает от социальной изоляции и жаждет отомстить мужу. Таким образом, современные споры о мотивах, законе и социальной ответственности могут сосредоточиться на мифе, который отнюдь не мертв, и даже черпать в нем вдохновение.
Мода
Это серьезные материи, требующие серьезного анализа. Но как уже было сказано и будет сказано вновь, греческие мифы гибки и вариативны. Они дают почву для невероятно широкого диапазона прочтений — в зависимости от контекста повествования и целей повествователя.
Не всякое «использование» мифа о Медее связано с темой детоубийства. Медея — это имя, которое может быть окружено флером чар, колдовства и способно обойтись без преступного подтекста: имена из греческой мифологии иногда легко возникают благодаря окружающей их выразительной культурной ауре.
Джулия и Камилла Вентурини Medea
Мы повсюду сталкиваемся с этим в мире коммерческих названий. Например, дизайнерские сумки Medea — детище итальянских сестер-близнецов Джулии и Камиллы Вентурини.
Отсылка к классике, которую они используют, вероятно, призвана передать ощущение всеобщей женской силы с щепоткой опасности
Правда, модель на одном из рекламных снимков демонстрирует явный намек на образ Марии Каллас (из фильма Пьера Пазолини 1969 года «Медея»), как будто за фирменным лейблом лежит знаменитая — если не сказать легендарная — интерпретация древнего мифа, а не миф сам по себе. Как бы то ни было, существование такой рекламы подтверждает: бренд Medea продается. И что еще важнее, наводит на размышления (хочется на это надеяться).
Греческие мифы — ключ к пониманию всей европейской культуры и даже к пониманию человеческой психики. С тех пор как к такому выводу пришел Зигмунд Фрейд, античная мифология определяет и наши представления о самих себе.
Фигура Прометея вдохновила Мэри Шелли и Ридли Скотта на создание фантастических сюжетов. Трагедия Медеи оказала глубокое влияние на театр, феминизм и даже криминологию. Мифические амазонки стали прообразом известныхвоительниц кино от Зены до Чудо-Женщины. В этой книге профессор Ричард Бакстон показывает, как ключевые истории греческой мифологии переосмысливались век за веком и как они продолжают жить и сегодня.
