«Общество, которое игнорирует насилие прошлого, совершает новое насилие»

Да. Во многих семьях, где были жертвы Холокоста, существует заговор молчания. Особенно это характерно для второго поколения — детей тех, кто прошел через лагеря смерти (в Израиле их называют 2-G). В таких семьях болезненных тем старались не касаться. Но на уровне невербального общения дети все равно понимали: с ними что-то не так.

Они чем-то отличаются от сверстников. В жизни каждого из них есть тайна, которую они не могут объяснить и которой невозможно поделиться. Как будто важнейшая часть их жизни случилась не в их жизни, не с ними. И они ничего не могут поделать с этим. Они не могут и отделить свою жизнь от жизни своих родителей. Они несвободны в определении своей идентичности.

Часто бывает так, что дети начинают сами редактировать историю семьи, фантазировать, как умеют. Есть книга Дэвида Гроссмана «См. статью: Любовь» (Текст, 2007). Ее герой родился в семье евреев, переживших Холокост. Родители почти не рассказывают ему о том, что случилось с ними. Но ребенок время от времени слышит, как они говорят что-то о «нацистском чудовище». И он начинает представлять себе, что это настоящее чудовище, которое живет в подвале. По-своему пытается приручить его. По сути, это тоже работа с травмой. Но часто именно потомкам удается нарушить заговор молчания, создать условия для разговора о прошлом, сохранения памяти о нем.

Раскол возникает из-за травмы. Ритуалы памяти — как раз символический способ исцеления. Общество, которое предпочитает игнорировать насилие, допущенное в отношении своих членов, совершает новое насилие — теперь уже над памятью о них.

Хотим ли мы, чтобы наше чувство общности держалось на насилии, — вот в чем вопрос. В этом смысле ритуалы памяти обращены в будущее, а не в прошлое. Они дают шанс на переосмысление прежнего опыта и заключение более справедливого общественного договора, создание новой системы ценностей.

Проблема эмоционального отношения — одна из самых сложных для сохранения памяти о прошлом. Уже те, кто родился в 1960-х годах, говоря о Холокосте, признаются: «Мы ничего не чувствуем». С другой стороны, именно благодаря тому, что события теряют эмоциональную нагрузку, откровенный разговор о прошлом становится возможным. В период третьего-четвертого поколения стена молчания разрушается: молодые люди оказываются готовы слушать, а старшие — говорить.