Бедняга Джек не знает безделья

«Хочу обратить ваше внимание: вы снова обесцениваете собственные чувства»,  — говорит мне психолог. Таков ее ответ на мою тираду, что, мол, три месяца каких-никаких отношений — это, например, не развод после 20 лет брака с дележкой троих детей. Так что и переживать по поводу трех месяцев глупо.
Я возражаю: мне давно надоело реветь на сессии от ее начала до конца, надоело встраивать общение с психологом так, чтобы после встречи не надо было никуда идти, потому что сложно маскировать следы рыданий. «Я ничего не чувствую»  — моя коронная фраза последних месяцев терапии. Это вполне успешная попытка скрыть гиперчувствительность, от которой я страдаю с детства. Когда невыносимы были даже мысли о том, что все люди, особенно близкие, когда-нибудь умрут, что в городе сводят концы с концами сотни бездомных котят и щенков. Когда любой разговор мог ранить неожиданно и навсегда. Жить в состоянии оголенного провода было страшно и больно. Я не знала, что с этим делать. Психика справилась сама и выставила защиты. Где-то там, на уровне, который мне никогда не осознать и не пощупать, было принято решение: раз чувствовать так страшно и больно, есть вариант не чувствовать вообще.

Так это и работало с перекосом то в одну сторону, то в другую. От трепетных переживаний каждой клеточкой до полной индифферентности. Крайности — это наше все. На одной из психологических конференций гештальтисты поднимали тему, что обитатели постсоветской реальности были должны всем и каждому и не знали, как выразить чувства. Стремительное развитие психотерапии, наоборот, привело к тому, что специалисты вырастили поколение, которое никому ничего не должно и на каждом шагу сообщает окружению о том, что оно чувствует. И это тоже про крайность текущей реальности — не нести ответственности ни за что, быть в полном раздрае и считать это в порядке вещей.

Должна быть золотая середина, решили мы с психологом. Каждое утро, когда я открываю глаза, беру блокнот и ручку и 20 минут, не останавливаясь, фиксирую то, что чувствую. Когда захожу в тупик, пишу: «Я не знаю, что писать. Я не знаю, что писать. Я не знаю…» — и так до смены ощущений. Сначала эта практика казалась мне надуманной и напоминала «Сияние» Кубрика — когда Джек Николсон, вместо того чтобы писать роман, бесконечно печатал на машинке фразу «Одна работа, никакого веселья. Бедняга Джек не знает безделья». Но с каждым днем в ней все больше смысла, и, кажется, я все ближе к золотой середине.