Раньше шлема он снимает кожаную куртку. На нем тяжелые ботинки. Джинсы в дырках. Часы Casio по цене примерно 100 долларов. Но над всем этим — самый открытый, веселый взгляд. Мы встречаемся в районе, где он живет, похожем на староанглийский провинциальный городок. Мой собеседник блаженно щурится, подставляя лицо лучам, а мне не удается удержаться и не съязвить. Но оказалось, искренняя несдержанность — лучший способ расположить к себе этого мужчину.
Psychologies: Вы как-то сказали, что главным минусом своей внешности считаете веснушки. А им ведь так полезно солнце!
Джеймс Макэвой: Да, на солнце они размножаются, я в курсе. Но это был ответ на дурацкий вопрос гламурного журнала: «Что вам не нравится в вашей внешности?» Будто и так непонятно, что я не Брэд Питт.
А вам хотелось бы обладать внешними данными Брэда Питта?
Да я и так ничего. У меня средний рост, бумажно-белая кожа, пять кило веснушек — передо мной открыты все пути! Нет, правда. Я не заложник своих данных, я могу быть кем нужно. То есть я хочу сказать, что неплохо смотрелся с хвостиком и на копытах — в «Хрониках Нарнии». Согласитесь, Брэд Питт в этой роли увел бы фильм далеко в сторону гротеска.
Мне было, наверное, 23–24, я снимался в «…А в душе я танцую». И кое-что тогда про себя понял — хорошо, что довольно рано. Это был фильм о жителях дома для инвалидов, не способных передвигаться самостоятельно. Я играл потрясающего, полного жизни парня с диагнозом «мышечная дистрофия Дюшенна», это атрофия мышц, приводящая к почти полному параличу.
Мне нравится быть обыкновенным и в этом смысле незаметным. Метр семьдесят. Не загораю. Серые волосы
Чтобы сыграть эту роль, мне было мало усвоить пластику страдающих этой болезнью, то есть полную неподвижность. Я много разговаривал с людьми с этим диагнозом. И узнал, что они предпочитают оставаться незамеченными. Потому что боятся жалости.
Я тогда вдруг почувствовал, что мне как-то очень близка такая позиция. Меня не за что жалеть, дело не в этом. Но мне нравится быть обыкновенным и в этом смысле незаметным. Метр семьдесят. Не загораю. Серые волосы. Среднестатистический европеец.
Непонятно, как с таким мнением о себе вы стали актером и звездой.
Во-первых, я не стремился ни к тому, ни к другому. А во-вторых, в юности я был куда более обыкновенным, чем вообще нужно для жизни. Мне было 15, и я хотел чего-то большего, чем быть нормальным парнем из нормальной школы в нормальном районе Глазго. Я не был отличником и не попадал на заметку инспекции по делам несовершеннолетних, я не особенно нравился девочкам, но мне не отказывали, когда я приглашал кого-то танцевать. Я хотел быть хоть в чем-то особенным.
И тут в школе возникла рок-группа. И выяснилось, что можно быть несколько другим, иным, и такие люди вдруг окружили меня. Я перестал бояться отличаться. Я вышел из круга безопасности, где все были как все. И тут учительница по литературе пригласила к нам в школу своего соседа, актера и режиссера Дэвида Хэймана — рассказать о кино и театре. А Хэйман сыграл леди Макбет в постановке с полностью мужским актерским составом Theatre у нас в Глазго.
Это был знаменитый спектакль! И парни из нашей школы… В общем, встреча прошла не очень позитивно. И я решил поблагодарить Хэймана — чтобы он не думал, что зря потратил на нас время. Хотя, может быть, раньше, до рок-группы, я бы и не решился — это же поступок «не как все».
И что дальше было?
А то, что Хэйман меня, как ни странно, запомнил. И когда месяца через три он готовился снимать «Соседнюю комнату», то пригласил меня сыграть небольшую роль. Но я не думал становиться актером. Я неплохо учился и получил место на факультете английского в университете. Туда не пошел, а поступил в военно-морскую академию.
Но пришло приглашение из Шотландской королевской академии музыки и театра, и морским офицером я не стал. Так что все довольно обычно. Я человек вполне обычных поступков, все исключительное со мной происходит исключительно на экране.
Все-таки вы совершили как минимум два необычных поступка вне профессии. Женились на женщине почти на 10 лет старше вас и развелись после десяти лет с виду безоблачного брака…
Да, Энн-Мэри, моя бывшая жена, старше меня. Но, вы не поверите, это никогда не имело хоть какого-то значения. Мы познакомились на съемках «Бесстыдников», у нас было общее дело, одна профессия, общие интересы и неделимая жизнь. Понимаете? Я даже не могу сказать, что сначала у нас был роман, а потом мы соединились.
Это было все сразу — любовь, и мы вместе. То есть сразу было понятно, что теперь мы вместе. Никаких добрачных ухаживаний, никакого специального романтического политеса. Мы сразу оказались вместе. Уж что не имело значения, так это возраст.
Но, насколько я знаю, вы выросли без отца… Есть такое мнение, возможно обывательское, что мальчики, выросшие в неполных семьях, склонны искать родительского внимания от тех, кто старше их…
Да я вообще неплохой объект для психоанализа! И знаете, я спокойно смотрю на эти вещи. Мы все годимся для какого-нибудь анализа… Мне было 7, когда родители развелись. Мы с сестрой переехали жить к дедушке с бабушкой. Дедушка был мясником. А мама то жила с нами, то нет — мы родились, когда она была еще совсем юной, ей нужно было учиться, работать. Она стала психиатрической медсестрой.
Мы жили с бабушкой и дедушкой. Они никогда нам не лгали. Не говорили, например: ты можешь стать кем захочешь. Это ведь неправда, я и в своем ребенке не хочу сеять ложные надежды. Но они говорили: надо пытаться стать тем, кем ты хочешь, или, по крайней мере, стать кем-то. Они были реалистами. Я получил практичное, безыллюзорное воспитание.
В одном таблоиде вышло интервью с моим отцом, которого я, в общем-то, не знал. Он говорил, что счастлив был бы встретиться со мной
До 16 лет жил по строгим правилам, утвержденным бабушкой. Но в 16 я вдруг заметил, что могу делать все что хочу, и бабушка, провожая меня на вечеринку, напоминала, что надо зайти за пивом. Бабушка с дедом дождались момента, когда смогли мне доверять, когда я смог принимать собственные решения и нести за них ответственность… В 16 лет это было потрясающим приключением — собственные решения. И в результате я в самом деле довольно практичен.
Я знаю, кто я, откуда я… Когда я получил первую награду Британской академии кино и телевизионных искусств (BAFTA), в одном таблоиде вышло интервью с моим отцом, которого я, в общем-то, не знал. Он говорил, что счастлив был бы встретиться со мной.
Меня это удивило: зачем это ему? Мне точно не нужно — у меня нет вопросов к прошлому, в нем нет ничего непроясненного, мне не нужно искать никаких ответов. Я знаю, что сделало меня, кто я, и смотрю на вещи с практической точки зрения. Жизнь сложилась так, что мы практически не знакомы. Ну и нечего ворошить старое.
Но жизнь к тому же сложилась неплохо, согласитесь. А если бы она не сложилась?
Мы с моим лучшим, наверное, другом, с Марком, вспоминали, какие мы были лет в 15. Тогда у нас было чувство: что бы с нами ни случилось, мы будем в порядке. Он еще тогда говорил: ну, пусть через 15 лет мы будем машины мыть на обочине в Драмточти, мы все равно будем в порядке. И вот теперь мы решили, что и сейчас под этим подпишемся. Мне свойственно это оптимистическое чувство — что вопрос не в том, какое место я занимаю под солнцем, а в том, как я при этом себя ощущаю.
В мире стало слишком много канонов для соблюдения статусности… Для меня точно много
Поэтому меня смешат коллеги, которые настаивают на знаках своего статуса — на этих огромных трейлерах-гримерках, на личных парикмахерах и величине букв фамилий на постерах. В мире стало слишком много канонов для соблюдения статусности… Для меня точно много.
Мне вообще это стремление к соло под солнцем непонятно. Я по натуре член команды. Возможно, поэтому я и оказался в школьной рок-группе — какой смысл играть прекрасно, если остальные в команде фальшивят? Важно, чтобы общее звучание было гармоничным.
Мне и в театральной академии понравилось, и в профессии этой, потому что театр, кино — командная игра, и от гримера, от художника зависит не меньше, чем от актера, хотя он под софитами, а они за кадром. И все это становится очевидно, если посмотреть с практической точки зрения.
Послушайте, ну не всегда же это возможно — сохранять здравость. Есть же чувства. Вы, например, развелись, хотя вашему сыну Брендану 6 лет…
Но не бояться своих чувств и понимать их — самое практичное в жизни! Понимать, что что-то закончилось, что содержание уже не соответствует форме… Скажем, наши отношения с Энн-Мэри превратились в крепкую дружбу, мы соратники и друзья. Но это же не брак, правда? Каждый из нас хочет испытывать еще какие-то чувства, которые в нашем союзе стали уже невозможны.
Не делайте из меня голое рацио — иногда я поддаюсь диктату чувств
Кстати, поэтому после развода мы еще год и продолжали жить вместе — не только чтобы не разрушать уклад жизни Брендана, а потому что никаких серьезных личных планов у каждого из нас не было. Мы и сейчас остаемся ближайшими друзьями, и всегда ими будем.
Не делайте из меня голое рацио — иногда я поддаюсь диктату чувств. Я, например, сначала отказался сниматься в «Исчезновении Элеанор Ригби», хотя влюбился и в сценарий, и в роль. Но там мотив и исток сюжета — смерть маленького сына героя. А незадолго до того родился Брендан. Я категорически не хотел примерять на себя такую потерю. Не мог. И роль была прекрасная, и фильм мог выйти потрясающе пронзительный, а я все равно через этот факт в сценарии переступить не мог.
Но потом же вы в этом фильме все-таки сыграли?
Год прошел, чувства улеглись. Я перестал панически бояться, что с Бренданом что-то случится. Привык, что это нормально — когда у меня есть Брендан. Кстати, да — вот то исключительное, что со мной произошло вне кино и сцены, — Брендан.
Я вам даже больше скажу… Меня иногда пытаются привлечь к своим кампаниям активисты, борцы за независимость Шотландии. Знаете, какая у них цель? Чтобы мы, шотландцы, после обретения независимости стали богаче. Это что за стимул — стать богаче?
Век назад ирландцы боролись за независимость и готовы были за нее умереть. А кто-нибудь готов пролить кровь за это «стать богаче»? Это я к тому, что практичность не всегда достойный мотиватор. По-моему, только чувства и могут быть настоящим стимулом к действиям. Все остальное, что называется, тлен.