Саша Галицкий: «Мои старики не доиграли»

Сегодня я уверен, что если бы я принял это решение раньше, было бы еще лучше. У меня нет конкурентов. Наверное, потому, что работа требует очень большого психологического напряжения. Нужно уметь решать не только профессиональные вопросы, касающиеся скульптуры, материала или логистики, но и иметь душевные и духовные качества.

Я всегда провожу некую черту, барьер. Иначе невозможно, иначе просто не выдержишь. Ведь эти люди, они находятся на грани между жизнью и смертью, я называю их «пограничниками». Но есть и любовь. Она проявляется в знаках внимания. Очень важно понять, что такое — этот знак. Если в юности знаком внимания к женщине может быть цветок, то в 85 лет — это два стула, поставленные один на другой, чтобы она была чуть повыше. И когда ты понимаешь, что она придет и сядет на это место, и ставишь для нее заранее эти два стула, это покруче, чем букет цветов. Этот знак внимания и есть любовь.

Иногда старики рассказывают мне истории из прошлой жизни, и я смотрю на них и понимаю, что вот эти деды и бабушки, которые передвигаются с ходунками, совсем недавно были веселыми парнями и девушками. Это ощущение вечной жизни и вечной молодости, оно проходит, причем быстро. Я небольшой философ, но для себя понял, что день в пятидесятилетнем возрасте в 10 раз короче, чем день в пятилетнем. Как мои деды говорят, он раскручивается как туалетная бумага — чем дальше, тем быстрее.

Мне хорошо с ними, я чувствую себя примерно так, как сказал мне один дед: «С тобой общаться — как две рюмки водки выпить». Я просто очень близко подхожу к людям, я могу помочь, а когда чувствую, что они не нуждаются во мне, ухожу.

У меня есть одна бабушка, она очень больна, но выглядит хорошо и всегда улыбается. Сейчас она делает портреты своих детей, одного уже сделала, теперь второго. Надо сказать, это довольно взрослый, мясистый уже дядя. И вот она трудится, а я подхожу, прикасаюсь к затылку ладонью. «Как ты?» — спрашиваю. «Плохо. Пришла к врачу и прошу у него то то, то это. А потом смотрю на него и говорю: «Наверное, я уже слишком многого от тебя требую»... «Ну, сколько мы можем — тянем». «Да, — отвечает, — но запасы уже заканчиваются».

Говорить на такие темы тоже надо уметь, открыть душу для этого.

Старость — это внутреннее освобождение от всевозможных обязательств. Вот он хочет сделать лошадку, он ее и вырезает из дерева. И это понятно: мои старики не доиграли. В их жизни были войны и потери, а детства не было. И мы порой даже не представляем, через что они прошли, как выжили. Эта острота всего поколения меня очень притягивает. Здесь люди, собравшиеся со всего мира, и каждый из них пережил личную драму. Например, один дед по имени Арье встречает меня русским матом, он хоть и родился в Австрии, но юность провел в сибирских лагерях и это время запомнил навсегда.

Недавно один 90-летний мужчина говорит соседу по лавочке: «К нам сегодня новенький пришел, видел его жену? Такая старая, некрасивая». Я потом подошел к нему, спросил, какого он года, оказалось — 24-го! «Вот, — думаю, — ничего себе, чья-то жена ему старая и некрасивая, а ему самому 91 год!»

Возраст — это вдруг невозможность делать то, что ты делал вчера, — быстро встать, пробежаться. А в душе человек остается таким же, как был, абсолютно. Изнашивается лишь физическая оболочка, она как старая машина, у которой все скрипит и ломается.

В детстве нам всем объясняли, что такое смерть, и мы все знали, что это случится, но не думали, что так быстро. Время летит, и ты понимаешь, насколько важны моменты. Для меня это творчество людей уходящих. Я делаю выставки их работ… Я вообще считаю, что каждый близкий человек, когда уходит, оставляет у нас внутри, в нашей раковине душевной, жемчужину. И она через всю боль, связанную с уходом этого человека, делает нас мудрее, богаче. Я в этом смысле счастливый человек, у меня много таких жемчужин.

Ко мне приводят людей, которые через минуту забывают, куда и зачем их привели. И вот тогда я думаю — сколько я выдержу? Занимаемся с одним, вижу, он дергается, спрашиваю: «Что случилось?» Отвечает: «Уже вечер, мне нужна машина, чтобы домой поехать». А он живет на третьем этаже этого дома, и никуда ему не надо. И я говорю: «Ну, я тебя на своей машине отвезу». «Хорошо», — отвечает и успокаивается. В такой момент не важен ответ, не важна сама история, важно то, что он успокоился на несколько минут. И каждое занятие — это возможность дать его близким немного отдохнуть. Это стоит того.

Лет до сорока я все ждал, что вот сейчас дверь откроется, кто-то войдет и скажет: «Саша, ты же такой талантливый человек, давай мы дадим тебе то место, которое тебе подобает. Смотри, какие у тебя хорошие рисунки, какой ты мудрый, давай мы все для тебя сделаем». Потом я понял: мир огромный, а я маленький, и мир совершенно спокойно справляется без меня и даже не знает о моем существовании. Но, с другой стороны, мир огромный, а я маленький, и никто ко мне сейчас не зайдет и не скажет: «То, что собираешься делать, не делай!», никто не запретит, и можно просто быть самим собой — жить как хочется, поступать так, как подсказывает сердце, и ничего не ждать, потому что завтра будет только хуже. Лучше не будет. Вы хотите что-то сделать — сделайте это».