«Я услышала, что Гитлер зарвался»: очевидцы вспоминают начало войны

Кто-то не мог поверить, что началась война, ведь ничего не изменилось: солнце было по-прежнему жарким, река все так же блестела. Но уже разрывались гранаты и гибли люди. Кто-то сохранял уверенность, что все будет хорошо, и ничего не боялся. Реакция у очевидцев войны была разной.

«Все думали, что война закончится через две-три недели»

Ирина Георгиевна, 88 лет, Санкт-Петербург

В 1941 году мне исполнилось восемь лет. Дети моего поколения всегда играли в войну и пели: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов».

К «походу» готовились все. Отцы работали на Ижорском заводе и делали броню для будущей победы. Мамы ходили на курсы санинструкторов, и нам, детям, не возбранялось ходить вместе с ними: мы смотрели, как наши мамы в противогазах и с сумками, на которые нашит красный крест, ходят строем, а потом перевязывают друг друга и тащат на носилках. Но очень скоро война началась взаправду и стала частью нашего быта.

Июнь 1941 года был в Ленинграде погожим и жарким. По выходным дням заводской комитет профсоюза устраивал для семей заводчан выезды за город. Вот и на воскресенье 22 июня была назначена поездка на катере до Ям-Ижоры. Загорали, купались, играли, потом мама пригласила нас «к столу», разложив на большой салфетке припасенную снедь.

Очень не хотелось идти обратно на катер, но всю обратную дорогу мы пели песни и в таком хорошем настроении выгрузились на причал.

Было странно, что у всех, кто нам встречался, были озабоченные неулыбчивые лица. Слышу обрывки фраз: «Война… Немцы… Выступал Молотов… Бомбили Киев…» Тетя Юля говорит решительно: «Какие немцы? Не может быть. У нас с ними договор о ненападении. Наверное, это недоразумение. Пошли скорее домой, сейчас по приемнику все услышим сами».

У нас был ламповый радиоприемник СИ-1, самый лучший в то время. Вот по нему-то мы и узнали, что все тревожные новости — правда. Паники в моей семье ни у кого не было, но оставалось недоумение: как это на нас напали без объявления войны? А радио сообщало каждый день о новых и новых потерях и поражениях.

В первые дни войны я услышала, что Гитлер зарвался. Ведь наши танки лучшие в мире и по броне, и по проходимости, и по вооружению. Кроме того, их у нас гораздо больше. «Война закончится через 2-3 недели. Ленинград и Москву даже не успеют начать бомбить, потому что самолеты у нас тоже замечательные», — так говорили всю первую неделю.

В начале июля профсоюзный комитет, наверное, все же опасаясь начала бомбардировок, принял решение вывезти детей работников завода в деревню. Разместили нас по домам у колхозников. А недели через две где-то близко стали слышны взрывы. Ночью полыхало зарево. Взрослые говорили, что в нескольких километрах от деревни — военный аэродром, который бомбят немцы.

За детьми стали приезжать родители и увозить их домой. Начали уходить колхозники, уводя с собой скотину. 14 июля, когда уже массой побежали со своим скарбом жители деревни, крича: «Немцы близко! Аэродром захватили!», вдруг появился синий милицейский мотоцикл с коляской, а в ней — мама. Схватила меня, даже вещи, по-моему, не собрала и увезла.

Это был мамин день рождения, ей исполнилось 36 лет. И чуть ли не на следующий день немцы заняли эту деревню¹.

«Мы ожидали начала газовой войны»

Валерий Иванович, 83 года, Москва

В июне 1941-го мне было 2,5 года: я ходил в ясли и выступление Молотова, конечно, не слышал. Но, несмотря на то, что был совсем маленьким, хорошо помню первое военное лето. Мы жили в трехкомнатной квартире рядом с Белорусским вокзалом. Одну комнату занимала моя семья — папа с мамой, бабушка и мы с сестрой, в двух других жили наши соседи и родственники, мои дяди, их жены и дети. В общей сложности 16 человек.

Оба мои дяди в первый же месяц ушли добровольцами на фронт. Отец ушел еще раньше: весной его направили на военные сборы, и он прямиком оттуда уехал в действующую армию, в одно из подразделений ПВО Кунцево (тогда это было Подмосковье). Их задачей было перехватывать немецкие самолеты на подступах к Москве и расстреливать из зенитных орудий.

Так что семья наша состояла только из женщин и детей. И я очень хорошо помню, как все мы в июле-августе собирались в одной из комнат и обсуждали, как жить дальше. О том, войдут немцы в Москву или не войдут, разговоров тогда не было. Кажется, никто даже не сомневался, что их остановят. Но наших мам и бабушек беспокоило другое — газовая война.

В тот год все взрослые проходили специальную подготовку — их учили надевать и носить противогазы, рассказывали, в какие помещения прятаться, что делать. И вот я помню, они обсуждали, что делать с детьми, если немцы начнут газовую войну.

Ведь только в одной нашей квартире было шесть человек детей, от двух лет и старше. А они «ничему не обучены, как укрываться и куда идти не знают. Противогазов на них нет». Но мне не было страшно, поскольку никто вокруг не сомневался в нашей победе. А потом мы уехали в эвакуацию.

В начале сентября за нами приехала «полуторка», маленький грузовичок. Мама и бабушка завернули одежду и все нужные вещи в простынки — получилось два больших белых узла. Мы закинули их в грузовик и поехали на Речной вокзал... Такими я запомнил первые месяцы войны.

«На кухне стояла гробовая тишина»

Элеонора Александровна, 85 лет, Санкт-Петербург

Мы жили в Ленинграде, на улице Социалистической, почти в центре города. 22 июня было воскресенье, солнечный летний день, все цвело вокруг, такая красота. Мне было 5 лет, брату — 7. Он утром побежал играть в футбол с мальчишками во дворе, а я сидела с мамой на кухне нашей коммунальной квартиры — почему-то помню, как падал свет из окна и колыхались занавески.

Потом по радио передали, что в 12 часов будет важное правительственное сообщение. Мы стали ждать, но никакой тревоги не было, все занимались своими делами. В 12 все соседи собрались на кухне. Все перешучивались, одна соседка кипятила белье в тазу, другая готовила что-то. Слушали вполуха. Никто и предположить не мог, что мы сейчас услышим.

И тут раздается голос диктора — а может, это был и не диктор, но у меня в голове звучит этот знаменитый голос Левитана — о том, что фашистская Германия в 4 утра вероломно напала на Советский Союз (о начале войны по радио сообщил народный комиссар иностранных дел СССР В.М. Молотов. — Прим. ред.). Кто-то из соседок в этот момент как-то сдавленно выдохнул, а так на кухне стояла гробовая тишина, такая, что было слышно только бульканье этого белья в тазу.

Я ничего не поняла, но посмотрела на брата Вовку — у него было растерянное и испуганное лицо, очень непохожее на его обычный вид, потому что он был хулиганом и всегда задирался. А тут как будто собирался расплакаться. И меня это испугало, я почему-то поняла, что если он плачет, то точно что-то плохое случилось. И я заплакала тоже.

Что было после, помню отрывками. Отец с очень сосредоточенным лицом ушел на завод имени Калинина, где был начальником производства, и вернулся только поздно вечером. Мама осталась с нами в комнате: запретила выходить и одела нас во всю одежду, которую только можно было. В этой одежде было очень жарко, я вся чесалась и хныкала, но мама внимания на это не обращала, думала о своем.

Она, кстати, работала на том же заводе, что и отец. Позднее именно там будут производить заряды для легендарной «Катюши», а наши родители проработают там почти всю войну.

Когда мы с братом вернемся из эвакуации в Казани (нас отправят туда с бабушкой и семейной иконой Казанской божьей матери в качестве то ли главной ценности, то ли оберега), мы их не узнаем: мама будет весить 40 килограммов, отец окажется абсолютно седым в свои 40 с чем-то. Но это уже другая история.