От «Костра на ветру» до «Молодости»: за что мы так любим якутское кино

Вспомним его дебютный фильм «Костер на ветру» о конфликте двух старожилов якутской деревни из-за того, что сын одного по пьяной случайности убил сына другого. Идейное содержание отсылает нас разве что к «Матрениному двору» Солженицына с его формулой «не стоит село без праведника». 

В качестве такового здесь — суровый старик с колоритной белой бородкой, который молится перед закопченной православной иконой, мастерит шкатулки и заботится о мальчишке, стреляющем у магазина сигареты, пока мать спит где-то в пьяном угаре. Старик полон решимости замолить грехи сына, и кажется, что он единственный в этой медленно спивающейся деревушке все еще архаично стоит за честь и совесть. 

В 2022 году такая безыскусная социальная драма кажется простой, наивной и даже примитивной, но вместе с тем — свежей, цельной и настоящей, безо всяких этих ваших постпостмодернистских экивоков и оммажей. Кстати говоря, какое-то время эту цельность и монолитность картин Республики Саха, которые рождаются как будто бы в культурном вакууме, даже называли отличительной чертой якутского кинематографа.

Точно так же смотрится и «Царь-птица» Эдуарда Новикова, победитель 40-го Московского международного кинофестиваля. Это камерная притча о двух стариках, рядом с домом которых поселяется огромный орел — его они упорно пытаются задобрить жертвоприношениями. Повествование — спокойное и размеренное, лишенное остросюжетных взлетов и падений, и лишь краем уха мы слышим, что на дворе 1930-е, комсомол, атеизм и права женщин.

Но здесь — народ, что «ниже травы и тише воды», в вечной зиме молится духам огня, подкармливая их хлебом. Здесь — нутряное, глубинное и вневременное, из которого новая власть хочет свалять чучело и сдать в музей, ведь она не верит ни в бога, ни в черта, «только черту все равно, верят ли в него», как грустно замечает главная героиня. 

Впрочем, «Пугало» Давыдова по языку и настроению уже совершенно другое. Это история знахарки, которую сыграла потрясающая в своей бешеной энергетике Валентина Романова — Ческыырай. Она не спеша идет по улицам в разноцветных валенках, дети и дворники забрасывают ее снегом и кричат в спину оскорбления, в магазине — не продают хлеба. Вместе с тем у шаманки-изгоя нет отбоя от пациентов, ведь она лечит все, от пулевого в животе до заикания и импотенции. 

Обращаясь к якутской мистике, режиссер будто взрезает реальность, выпуская из-под подкладки иррациональное, стихийное и чувственное. Некоторые сцены вгоняют в дрожь. Знахарка раздевается по пояс, с разметавшимися по плечам черными волосами забирается на женщину — та лежит на спине с простреленным животом. С жадным сладострастием присасывается к ранам — смотреть на это отвратительно, жутко и неприлично одновременно, но ты не можешь оторвать взгляд.

Затем — все так же отвратительно, жутко и неприлично — в несколько минут осушает бутылку водки, изгоняя из себя все злое и темное и злое, и танцует. И нет ничего страшнее, чем этот белогорячечный силуэт на фоне задернутых штор…

В этих местах люди будто все еще слиты с окружающим пейзажем — всегда простым, бескрайним и лишенным красок. Плоть от плоти этой тундры знахарка, черные волосы делают ее ужасной и прекрасной одновременно, обрамляя испитое и разбитое лицо. Седой старик, устало бредущий по закатному лесу в поисках жеребенка. Мальчик, мучающий деревянную кырыымпу на завалинке. 

Тот же эффект слияния с природой мы видим в «Молодости», когда Василий, уставший от собственной неприкаянности и отчужденности земляков, пьяный и голый врывается в зимний лес. Безупречная операторская работа: в какой-то момент кажется, что ты и сам пьян в стельку и кружишься под этими смертельно белыми верхушками все быстрее, и лес ввинчивается тебе в зрачки. 

Место действия в фильмах Давыдова не меняется — это всегда маленькая якутская деревушка, бедность, граничащая с нищетой, крашеные «стенки» в зале и выключатели, к которым сверху жалобно тянутся провода. Удивительно — но нет ощущения «хтони» и безысходности русской глубинки, которыми веет, например, от картин Звягинцева. По звучанию это, скорее, Балабанов (именно его вспоминаешь, когда главный герой закидывает дрова в печку). Скорее, это вечно ироничный Сигарев — слишком уж весело, сюрреалистично и отчаянно тут показано одиночество человека, который взялся из ниоткуда, у которого нет никого и ничего. 

Сложно избавиться от ощущения, что в замерзшей якутской деревне течет какая-то совершенно параллельная жизнь. В «Молодости» режиссер демонстрирует это с помощью статичной камеры, подглядывающей за окнами сельских домов, всегда освещенными каким-то инфернальным светом. Тут местные кумушки распивают чай, тут — показывают незамысловатые фокусы с бутылками водки, тут — неистово танцуют (кстати, картина вообще получилась очень музыкальной, пляшут все, включая молоденькую продавщицу магазина «Колос», которая впадает в экстаз под композиции якутской панк-рок группы «Хардыы»).

Стоит признать — с авторским кино у якутских режиссеров все в порядке. Местами это «тру» арт-хаус, местами — крепкая социальная драма. А если хочется чего-то более понятного, легкого и «попсового» — всегда можно посмотреть триллер-хоррор о злых духах «Иччи» Костаса Марсаана или трогательную комедию «Надо мною солнце не садится» Любови Борисовой (приз жюри NETPAC за лучший азиатский фильм) о видеоблогере, которого дядя попросил месяц пожить на песцовой ферме на Крайнем Севере. 

В общем, на любой вкус и жанр — кажется, за импортозамещение голливудского кино якуты взялись давно и успешно. Не лишаясь, впрочем, самоиронии. Так, в «Молодости» персонажи смотрят по телевизору черно-белого «Графа Дракулу» с якутами в главной роли — поистине безумные кадры перемежаются рекламой магазина париков у Дмитрия на Ленина, 25 и подснежниковой настойки, приобрести которую можно по тому же адресу…