Райан Гослинг: «Я хотел расстаться со своим детством»

Это ему принадлежит ставшее едва не афоризмом: «Быть секс-символом — это как-то несексуально». Но когда встречаешься с ним, понимаешь, сколь спорно это утверждение. Очень спорно. Потому что невольно ловишь себя на зависти. Это я, мужчина. А женщины, что-то мне подсказывает, испытывают трепет.

Дело в том, что Райан Гослинг идеален. Он невероятно спокоен, он сдержанно улыбчив, у него крепкое рукопожатие и уверенная пластика. Он не уходит от ответа. Он прямодушен, но вовсе не наивен. Он внимателен и точно подмечает детали. У него аналитический склад ума и абсолютно искреннее нежелание пользоваться своими физическими достоинствами вне экрана. Он даже наоборот будто старается не бросаться в глаза — черные джинсы, черное поло, серая толстовка. Но разве это возможно, если ты блондин с носом с горбинкой, тридцати четырех лет и с ростом под 190 см? Если ты Райан Гослинг — с твоим талантом сыграть только одними глазами самое трагическое и самое романтическое и с твоей статью балетного танцора?

Кстати, Гослинг действительно регулярно посещает балетный класс — он терпеть не может спортзал с этим «статичным наращиванием бесполезных мышц». Он признает только их использование, движение. И он уверенно движется по жизни, ведомый свойственным ему особым чувством ритма. Однако у всего обычно есть шершавая оборотная сторона. Я, подозрительный, пытаюсь рассмотреть ее и в идеальном Гослинге.

Psychologies: Я готовился к интервью с вами и смотрел в YouTube видео вашей группы Dead Man’s Bones («Кости мертвеца». — Прим. ред.). Не скрою, потрясает: какой-то Хэллоуин, превращенный в музпроект…

Райан Гослинг: Вернее, гибрид фрик-шоу и «Алло, мы ищем таланты!» — так задумывалось…

Да, Gogol Bordello с детским хором, я понимаю. Но это так смело! Песня «Pa Pa Power» с текстом: «Разбитое стекло, разбитые сердца, горящие улицы, горящие машины…» А в клипе тихий, ухоженный провинциальный городок прошлого с бездыханными телами взрослых на улице и детьми, полупризраками-полузомби с ангельской внешностью… Поскольку известно, что вы создатель, мотор и вдохновитель этого явления, не постесняюсь спросить: не закралось ли автобиографическое? Я имею в виду этот образ — блондинистое дитя как источник ужаса и гибели взрослых…

Р. Г. (После паузы, в ходе которой он внимательно смотрит мне в глаза.): Я не ждал, что наш разговор может вылиться в сеанс психоанализа...

Но дети, имитирующие зомби и призраков, настигающие взрослых. Тут нет предъявления счета взрослому миру от лица некогда обиженного ребенка?

Р. Г.: Мы действительно записали альбом с детским хором консерватории The Silver Lake, дети и детские голоса действительно главная составляющая своеобразного звучания нашей группы и ее образа, мы действительно совершили годовой тур по Америке, выступая с местными детскими хорами. И я действительно как режиссер дебютировал фильмом, в котором главная роль принадлежит детям. Но это совершенно не значит, что я считаю мир детства идеалом. Наоборот, мой пресловутый «внутренний ребенок» не выжил…

Не верю. Ведь именно он умеет радоваться, экспериментировать, возмущаться несправедливости и заставляет нас ходить в кино на экшны. Мы, взрослые, консервативны и сдержанны, мир творчества держится исключительно на «внутренних детях». Вы именно такой. Я видел ваши фильмы. И знаю, что вы сумасшедший автолюбитель-гонщик и вообще… мотоциклист.

Р. Г.: Вы спрашиваете, а ответить не даете. Так вот, мой «внутренний ребенок» не выжил. Как не выжил еще ни один ребенок — все стали взрослыми. Мой внутренний ребенок повзрослел, но, мне кажется, не утратил своих самых… искрометных качеств. Понимаете, я рано очутился во взрослой жизни…

А именно на телеканале Disney, в качестве одного из «мышкетеров» — вместе с Бритни Спирс, Кристиной Агилерой и Джастином Тимберлейком?

Р. Г.: Вы имеете в виду, не оказал ли мир шоу-бизнеса, контракты, дисциплина, обязательства давления на детскую психику? Нет, это вряд ли. Я же как раз из «выживших» — на кого не распространился план Всевышнего на актеров-вундеркиндов. Тот план, по которому к 30 годам у меня должен был быть обычный для юных звезд набор: два срока в нарколечебнице, три секс-скандала, две разбитых камеры папарацци и один уголовный процесс по статье «Хулиганство». Ничего этого со мной, как видите, не случилось. Во-первых, я в «Клубе Микки-Мауса» не хватал звезд с неба. Для подростка из Канады это был большой успех — попасть туда, но там я упрямился и оказался по преимуществу на подтанцовках. А во-вторых, я хотел расстаться со своим детством.

Но ведь ничего драматического с вами не происходило? Или я ошибаюсь?

Р. Г.: Ничего в обычном смысле, вы правы. Кроме одного — наш Корнуолл в Онтарио находится на берегу реки Святого Лаврентия. А на другом ее берегу — США. И там были Рокки, Рэмбо, настоящая рок-музыка. И благополучие среднего класса. А у меня диагностировали синдром дефицита внимания и гиперактивности. И бесконечно проверяли… И друзей у меня как-то не было. Вообще, первый друг у меня появился, когда мне было уже 15. Корнуолл — провинциальный город с бумажным комбинатом как градообразующим предприятием. Родители разошлись, когда отца оттуда уволили. Мне было 13. Все было разрушено... Собственно, перспектива у меня была одна — вырасти и пойти работать на тот же комбинат. Но и комбинат в какой-то момент закрылся. Для города это было катастрофой. А я уже лет в семь понял, что из Корнуолла надо выбираться. И тут у нас поселился мой дядя по папе. А он, знаете ли, был профессиональным двойником Элвиса Пресли. Причем не имея к этому никаких внешних данных — он был лысый и с родимым пятном на лице. Но ему удавалось быть Элвисом! Его фамилия Перри, и он выступал как Элвис Перри. Он жил у нас в подвале и там же репетировал, а я следил, как из одного человека вылепливается другой. Тогда я впервые увидел… акт актерства. А поскольку мы с сестрой пели на свадьбах — ну, невеста в кресле, весь этот ритуал, мы поем детскими трогательными голосами, — то дядя взял меня ассистентом, все-таки у меня был некий «сценический опыт». Я передавал дамам в зал его шарфы в дар или приносил плюшевого медведя, когда он пел «Teddy Bear»... А потом я начал побеждать в каких-то конкурсах детских талантов. Что смешно, с клоунским секс-танцем, в который втягивал девочек и даже дам из зрительного зала. Я перестал быть ребенком в буквальном понимании этого слова вот тогда — когда решил, что Корнуолл не для меня. И когда понял, что для меня выход — драпать в Калифорнию, как только получу водительские права. Я уже тогда смутно догадывался, что мир — вполне приспособленное для счастья место. Просто не весь целиком.

И вот в 12 лет вы начали зарабатывать свои первые — и немаленькие — деньги. Это достижение. Каково теперь ваше отношение к деньгам? Просто такое ощущение, что вы их мало цените, — сделали карьеру на серьезных авторских фильмах, а могли бы целить в супергерои из комиксов…

Р. Г.: Это правда, я предпочитаю роли и истории, а не бюджеты. Но знаете, я всегда, уже после сделавшего мне имя «Фанатика» — а мне тогда всего 17 было, — в финансовой части контрактов предусматриваю небольшой относительно бюджета гонорар, но значительный процент от сборов. Я всегда верю, что вот эта «Валентинка», вот этот «Драйв», этот «Дневник памяти» будут кассовее «Аватара»!

А вы еще говорите про смерть «внутреннего ребенка»…

Р. Г.: Нет, правда, деньги не стимулируют. А если и стимулируют, то это плохой стимул. Хороший союзник, но ложный стимул. Я совсем недавно в этом вновь убедился — когда снимал «Как поймать монстра», свой первый фильм как режиссера. У нас не было денег на профессиональное освещение, мы снимали при естественном свете — и поэтому огонь там действительно всепожирающая стихия. У нас не было бюджета на декорации, и я выбрал местом действия Детройт, город погибшей американской мечты. И поэтому так безысходно печален в «Монстре» ландшафт. Денег на костюмы тоже не было, и мы с Евой (Ева Мендес, актриса, жена Гослинга. — Прим. ред.) поехали в магазин «Армии спасения» и привезли тюк барахла. И помогли артистам, как они утверждали, — выбирая из тюка одежду, они мысленно одевали своего героя, придумывали его. Так же было и в детстве — вопрос был не в том, чтобы больше денег, а чтобы… другая жизнь. И во многом другой я. Тот, у кого могут быть друзья, кто может защитить близких.

Почему-то всегда, когда мы, мужчины, говорим об идеальной жизни, это всегда такая жизнь, в какой и мы идеально соответствуем стереотипу «мужчина — добытчик и защитник». Хотя нельзя сказать, что в XXI веке нашим близким что-то угрожает.

Р. Г.: Не то чтобы это было про меня… Я, феминист и по убеждениям, и по жизненной практике, точно не считаю женщин слабым полом. Я давно хотел иметь ребенка и так обрадовался девочке — я очень верю в нее, и поэтому она Эсмеральда, в честь героини Гюго, сильной и стойкой. И я с трудом определяю понятие «мужественность». Но в нас есть что-то родоплеменное, что-то от того мужчины в шкуре, охраняющего свой ареал, не спорьте. А у меня это еще и из детства. Я же остался единственным мужчиной в семье, где были только мама и моя сестра, она старше меня на четыре года. Но мужчиной-то был я. И знаете, это было такой пыткой в нашей провинциальной Канаде — когда мы с мамой шли по улице, а она очень красивая женщина, и вокруг клубились эти мужики, которые сигналили из своих машин и свистели ей со стройплощадок. И это происходило регулярно. А тебе восемь или, там, десять, и ты даже в морду никому дать не можешь. Как сейчас помню ту беспомощность. Но и то, какие удивительные сценарии маминой защиты я рисовал в своем воображении тогда.

Но получается, что мужественность вы все-таки определяете: это когда ты можешь дать в морду…

Р. Г.: Ага, и особенно часто мужественность демонстрируют женщины, которых отличает большая смелость, чем нас, я уверен. Просто я против обобщений по какому-либо признаку. Вот для роли в «Этой дурацкой любви» — я там играю этакого мачо — я начал читать глянцевые журналы для мужчин. Все в них очень респектабельно — как одеваться, как вести себя в разных обстоятельствах, на какие выставки ходить и как пресс качать. И эссе с колонками осмысленные. Но мне кажется, в конечном счете они пытаются продать мечту — заставить мечтать о какой-то… демоверсии нас. А мне не нужно покупать мечты. У меня есть свои.

Вот вы иронически заметили, что у Бога есть план на детей-звезд. А если серьезно, как вы думаете, у Бога есть план на каждого из нас? Существует ли судьба как предначертание? Или все труд, усилия, удача?

Я думал над этим вопросом. И думаю. Пока я пришел к промежуточному выводу: все решает… как бы это сказать… твое ощущение уместности. Вот премьера «Как поймать монстра» в Канне. И оглушительный ее провал. Допускаю, что это я бездарен. Но ведь и этот фильм появился из кучи шмоток из магазина «Армии спасения», детройтских развалин и безбюджетного энтузиазма, его энергия не совпадает с энергией Канна — красных дорожек, фраков и драгоценностей. Это несовпадение стихий. Неуместность данного фильма в данном месте, как бы престижно для режиссера-дебютанта ни было участие в Каннском кинофестивале. Да Канн бы даже и не взял «Монстра», если бы не я был автором. Там ему было не место. Или вот я готовился играть у Питера Джексона в «Милых костях» и для этого поправился на 15 кг. Но в последний момент режиссер решил меня заменить другим актером. Я остался ни с чем — толстым и безработным. И вот тогда понял: я делаю по три фильма в год, живу в Лос-Анджелесе, где образ жизни известен — из дома в машину, из машины на студию или в офис, потом опять в машину. Тогда я ощутил всю свою неуместность в сложившихся обстоятельствах. Я вообще перестал встречаться с реальностью. Мне нужно было восстановить эту связь. Я объявил, что делаю паузу в работе на неопределенный срок. Потом оказалось, что на три года. Я занялся Dead Man’s Bones, по YouTube научился играть на пианино и укулеле — изменил обстоятельства. И место — переехал в Нью-Йорк, где реальность ждет тебя повсюду. Где я был уместен. А Бог… Вы же знаете, я из мормонов. Их вера в моем воспитании имела огромное значение. И это не многоженство — общин этого канона почти не осталось, да на нем особо и не настаивали. Но мормоны верят, что Бог — отец душ всех людей и, как отец, знает и любит каждого лично. А Христос — наш старший брат, потому что он первый сын Бога. Так что у меня родственное отношение к Богу — могу с ним и поспорить.