Выглядит как Марлен Дитрих, пишет как Вирджиния Вулф — так отзывались современники о бразильской писательнице Клариси Лиспектор. Острый скальпель постоянного внутреннего монолога в ее произведениях проникает сквозь сюжетные слои, касающиеся отношений в семье, связей, переплетений людей и их чувств, — от такого шага вещи эти приобретают ореол потусторонности, мифологичности.
Тревожные чувства Женщины (именно с заглавной буквы, так как приобретает она от романа к роману окрас разный, но имеет один источник), главного персонажа ее книг, разбросанные по образам, уводящим фразам, запутывающим от действительности междометиям становятся одновременно каркасом и наполнением произведений Лиспектор.
Она и во вполне реальном двадцатом веке умудрилась прожить удивительную и магическую жизнь: родилась в Подольской губернии в еврейской семье, детство и юность провела в Бразилии, вышла замуж за дипломата и на годы уехала в Европу, откуда посылала обратно свои произведения, затем развелась и вернулась в Латинскую Америку, где посвятила себя двум вещам: детям и литературе.
«Вода живая» состоит из фраз героини, брошенных не конкретному лицу, но в пространство; не по конкретной причине, но потому, что жить — это значит размышлять и чувствовать. Эти размышления, уводящие от рассудка в поле чувственности, лишь слегка касаются вещей повседневных, которым сразу же находится рифма из мира несхожего, дабы…
Но «о чем этот импровизированный джаз», как пишет сама Лиспектор? Спастись от обыденности? Окунуться в неизведанное, коего постоянно алчет душа? Восстановиться от трагедии? Скорее, чтобы ощутить себя в настоящем моменте
А вот и сама Вулф, которая всем своим творчеством перенесла акценты в романах с сюжетных перипетий и внешней интриги в область спонтанного внутреннего, от странице к странице переданного витиевато и иначе по сравнению с традициями прошлого, но знакомо, стоит только прислушаться к собственным мыслям и последить за ними.
«Волны», седьмой роман Вулф, появился в поздний этап творчества писательницы, но стал первым, написанным, по ее словам, «моим, именно моим стилем». Погружение во внутреннее состояние, внимание к неявленной смене интонаций во времени, рефрен метафор и непрекращающийся внутренний монолог, чередующий лишь действующие лица, — история шести друзей, рассказанная от юности до умудренной старости, подана не через их жизнь в мире, но посредством их сосуществования друг относительно друга.
Герои, их чувства, подобно волнам, нахлестываются, опадают и вновь прибывают: все постоянно находится в движении, и диалог, и сама жизнь. Несмотря на сложность формы, каждый из характеров занимает свое место и прописан Вулф с необходимыми случаю тщанием и любопытством, что пробуждает любопытство читательское: перечитывать волны абзацев хочется, чтобы нащупать узловые моменты и испытать впечатление от перетекания одной жизненной волны в другую.
И дабы разрядить обстановку, вот другой эксперимент Вирджинии Вулф: добавленная к «Волнам» в этом издании повесть «Флаш» ведает о жизни супружеской пары литераторов Элизабет Баррет и Роберта Браунинга с точки зрения их домашнего питомца, собачки Флаша. Прославленный «поток сознания» приобретает песьи очертанья.
Португальский писатель Фернандо Пессоа предстает в «Книге непокоя» идеальным ретранслятором художественной мысли — якобы он лишь берет на себя труд публикации автобиографического труда некого Бернарду Суареша, не более того.
Конечно, этот Суареш существует лишь на бумаге, лишь в мыслях, которые изложены томительным и охватывающим высокую образность и приземленную бытность языком. Конечно, этот Бернарду Суареш — один из многочисленных гетеронимов самого Пессоа, которых оживляет на редкость мощная творческая воля писателя. Но сам факт, что персонаж этот существует лишь в постоянном размышлении, которое приобретает форму летописи усредненной жизни, заслуживает внимания.
Пессоа-Суареш создает отдельную реальность, за которой он сам наблюдает словно из окна, посредством диалога со своим отражением в оконном стекле — но нам повезло, что подобный эксперимент по существованию зафиксирован на бумаге.
Переводя прожитую не слишком бурно жизнь во впечатления других своих образностей, Пессоа разрывает ткань поэтического узора, делая ненадежного рассказчика из своих мыслей и речи: «Я настолько превратился в свой собственный вымысел, что любое мое естественное чувство, едва появившись, становится чувством воображения — память становится мечтой…» И кто из них написал это — Пессоа или Суареш? Поди узнай.
В двадцать лет каждый шорох воспринимается исполосованным криком — едва ли можно ждать объективной оценки и осмысления жизненной коллизии, однако можно понаблюдать за реакцией человека, впервые сталкивающегося с подобным и разбирающегося на ходу.
«Запертая лестница» американской писательницы Лорри Мур погружает в сознание двадцатилетней Тесси Келтьин, у которой в жизни большие перемены: новый город, друзья, отношения, работа… Мир вокруг тоже меняется — отнюдь не по воле разума. В такой ситуации Тесси тоже сложно остаться прежней — и хотя перемены внутренние не столь вопиющи и стремительны, они происходят неуклонно, прикрываясь банальным словом «взросление».
Но это термин заезженный, и каждый понимает под этим что-то личное. То, что кроется под этим у Тесси, проявляется в ее меняющемся отношении к происходящему, в ее фразах, желаниях и действиях — именно это составляет основную часть произведения Мур, оно-то и меняется сильнее всего.
Неспешная вязь событий по прочтении образует цельную картину человеческой личности в неокрепшую пору юности, за которой наблюдаем с привкусом узнавания и любопытства, — подобное происходит со всеми, да, но с каждым чуточку иначе.
Облаченное в текст событие, произошедшее однажды, обречено повторятся вновь и вновь — каждый раз, начиная читать, мы следим за тем, как автор вспоминает то время, пытается восстановить в мельчайших подробностях свои мысли и хронологию хаоса, творящегося в умах и странах. Погружаясь в отдельное творческое сознание, мы окунаемся в воды эпохи.
Таким оказывается в своих произведениях Гайто Газданов, на юности лет участвовавший в белом движении на Гражданской войне, сбежавший вплавь в Константинополь, к концу 1920-х годов оказавшийся в Париже, где бедствовал, фланировал, работал и, что главное, писал о себе в прошлом времени и улавливал узелки увядающих образов.
«Вечер у Клэр», дебютный роман Газданова, считают самой прустовской работой автора по степени погружения в мироощущение главного героя, альтер эго писателя. И хоть сам Газданов на тот момент с «Поисками утраченного времени» знаком не был, постоянная работа памяти в его произведениях уводит за собой — сидя у кровати тяжело больной, некогда горячо любимой Клэр, он (герой, автор) вспоминает о первой их встрече, горьких впечатлениях, всех событиях, что объединяли и разрывали их.
Ночное, спокойное настоящее усмиряет гул раскатистого прошлого, в котором были революции, горящие города и сердца, сошедшие с рельс составы и мчащаяся на всех парах история, действия бездумные и чрезвычайные — их Газданов осмысляет спустя годы, как раз с помощью литературы. Мир парижских улиц и ночных бдений Газданов знал из самого нутра, с самых промозглых нот — он работал таксистом и был знаком со многими колоритными обитателями французской столицы, каждый из которых словно сам сошел со страниц бравурного романа.
«Ночные дороги», появившиеся в золотой середине творческого пути Газданова, становятся галереей сих досточтимых персон, объединенных заспанным, но чутким оком главного героя (снова альтер эго самого писателя), который таксует и обдумывает увиденное и уловленное, наблюдениями своими размягчая горечь городских низов — или это горечь самого автора, находящегося на перепутье и наделяющего своими трещинами случайно увиденных, не совсем безобидных людей, делая из них персонажей?
