Может ли психотерапевт рассказывать пациентам о себе?

51-летний издатель Филипп также ушел от своего психоаналитика крайне разочарованным. В конце сеанса тот, улыбаясь, протянул ему рукопись с просьбой ее прочитать и сказать, что он по поводу нее думает, и посмотреть, что «можно из этого сделать».

Правильно ли поступили Филипп и Алина, расставшись со своими терапевтами? Конечно! Почему? Потому что психотерапевты стали их использовать. Они предали суть своей работы, чтобы приблизиться к удовлетворению собственных нарциссических потребностей. Но если не рассматривать подобные явные этические ошибки, допустимо ли, чтобы психотерапевт стал говорить о себе в интересах своего пациента? В наши дни, когда многие практикующие терапевты публикуют книги, существенно опирающиеся на факты своей жизни, когда в США развивается гуманистическая психотерапия, основанная на сочинениях и терапевтической практике Ирвина Ялома (Irvin Yalom), этот вопрос занимает многих профессионалов.

Попытка отвлечения

В мае 1889 года на сеансе гипноза Эмми фон Н., 40-летняя пациентка с истерией, упрекнула Зигмунда Фрейда в такой невинной вещи, как расспросы во время сеанса. «Она чрезвычайно недовольным тоном сказала мне, что мне не следует постоянно спрашивать, откуда взялось то и это, но дать ей рассказать то, что она хочет мне сказать». Изложение ее истории, констатировал Фрейд, пошло во благо Эмми фон Н., а сам он пришел к заключению, что нужно уметь молчать, чтобы не создавать препятствий для работы пациента. Хотя пациент и хочет узнать, откуда берутся его страдания, он также испытывает искушение избегать столкновения с ними, обращая свои вопросы к терапевту.

Долгие годы 70-летний Александр всеми способами пытался отрешиться от семейных тайн и трагедий: «Я не хотел замечать, насколько пережитое в концлагерях разрушило жизнь моих родителей, а следовательно, и мою с сестрами». Как следствие, Александр проводил время, спрашивая мнения психотерапевтов – которых он в конце концов всегда переставал посещать, разочаровавшись, – о мелких любовных и профессиональных проблемах: «А вы, доктор, как думаете? Вы уже сталкивались с такой ситуацией? Что бы вы сделали на моем месте?»

«Когда мне задают прямой вопрос обо мне, я не отвечаю, но скорее пытаюсь выяснить, почему этот вопрос возник, – объясняет психоаналитик Патрик Миллер (Patrick Miller). – Это не потому, что я хотел бы скрыть что бы то ни было, но потому, что не хочу лишать себя возможности получить доступ к работе психики пациента, а это гораздо важнее, чем поделиться какой-то частью своей жизни».

Мы находимся не в обычных социальных отношениях, иными словами, в «классическом» обмене, а «в асимметричной связи, цель которой – дать возможность доступа к знанию о самом себе, чтобы смутное прошлое перестало давить и превратилось в инструмент создания будущего, – поясняет психиатр и психоаналитик Франческа Биаджи-Кай (Francesca Biagi-Chai). – Ведь когда к нам приходит пациент, у него, в сущности, только одно желание: не говорить о том, что может причинить боль, и найти себе сообщника в лице психоаналитика. В этом весь парадокс: он приходит, чтобы расследовать причины, но он боится открыть что-нибудь, чего о себе не знает. И тогда появляется это искушение лучше узнать сидящего напротив него человека».

Любовная ловушка

Это явление Фрейд называл переносом: мы наделяем психоаналитика всеми достоинствами. Мы любим его по двум причинам. Одна связана с его знаниями: мы предполагаем, что он знает о нас то, что нам неизвестно. Вторая – с «эротическим» чувством: он представляет для нас и даже начинает воплощать отца, ставшего заложником трагической семейной истории, или отсутствующую мать, которая недостаточно нас баюкала… Поэтому нас интересует его жизнь, и мы жаждем информации.

Психоаналитик, со своей стороны, тоже испытывает эмоции, его трогает происходящее на сеансе. Психоаналитик и сексуальный терапевт Ален Эриль (Alain Héril), руководящий работой и обучением множества терапевтов, часто становится свидетелем этого: «Говорить о себе и сообщать детали своей биографии иногда бывает рискованно. Моя работа состоит в том, чтобы напоминать, что доверительность создает отношения близости и соучастия, которые могут перерасти в перенос желания. Нам очень важно сопротивляться этому, ведь символически мы находимся в положении отца по отношению к дочери. Мы можем сказать ей: «Ты прекрасна, ты желанна, но я твой отец, так что меня не рассматривай». Нужно избегать любых «инцестных» положений».

Необходимые слова

Получается, что ответом на наши вопросы должно быть упорное молчание психотерапевта? На протяжении трех лет 39-летняя Марина каждую неделю располагалась на диване, «таком же белом и холодном, как его хозяин, красивый равнодушный человек. Этот неоднократно дипломированный психиатр, когда я разражалась слезами, даже не шевелил пальцем, чтобы протянуть мне коробку с носовыми платками, а когда я спрашивала его, бил ли его отец, бросал мне: «Я не буду вам отвечать. Продолжайте». Я очень его любила. Это глупо, да? Я редко в своей жизни чувствовала себя такой одинокой. Но у моего мазохизма есть предел, и в один прекрасный день я нашла в себе силы уйти». Когда Марина сообщила ему, что больше не придет, ее собеседник наконец высказал свой протест, а затем грубо отчитал ее в СМС-сообщении. Безуспешно. Женщина с тех пор обратилась к более человечному психотерапевту.

Франческа Биаджи-Кай убеждена: чтобы смягчить боль пациента и не дать ему почувствовать себя покинутым, «категорически рекомендуется рассказать о себе, особенно если пациент на грани сильного отчаяния. Но нужно пытаться ввести в свой рассказ пациента, стремиться дать ему высказаться там, где психоаналитик отказывается выступать моделью. Радикализм и следование стандартам могут быть опасны. Потому что чем загадочнее психоаналитик, тем больше пациент склонен его идеализировать. Говорить о себе, когда это необходимо, и так, как подсказывает собственная интуиция, можно, а делать это основным методом своей практики нельзя».

Метод у каждого свой. Гештальт-терапевты без колебаний сообщают о чувствах, которые вызывают у них слова пациентов. Рассказывает практикующий терапевт Изабель Темпервиль (Isabelle Temperville): «Мы вовлекаем пациентов в сферу терапии, чтобы помочь им воссоединиться со своими чувствами, осознать свое тело. Мне случается во время сеанса говорить, что я чувствую гнев или грусть, когда мне похоронным голосом рассказывают о трагических событиях». Того же направлении придерживается и Ален Эриль, который, однако, старается не слишком много рассказывать о своей личной истории: «Говорить «это напоминает мне мою мать» или «тут мне вспоминается случай из детства» не имеет никакого смысла. Чем это поможет человеку?» Патрик Миллер и Франческа Биаджи-Кай тоже не излагают подробностей своей биографии. Зато они говорят своим пациентам, если внешние события мешают им заниматься их практикой.

Впрочем, действительно ли нам нужно слышать, как наш психотерапевт излагает нам свою личную жизнь, чтобы о ней догадаться? Газеты в зале ожидания, беспорядочно сваленные в шкафу книги, картины на стене, стрелки, которые он рисует на больших листах кончиком своей обгрызенной ручки, руки, которыми он закрывает лицо, когда ваш сдавленный голос озвучивает ужасное воспоминание… В общем, все говорит нам о нем, возможно, лучше, чем он мог бы сказать сам.