Катрин Денев: «Я хочу оставаться свободной»

Я вас предупреждаю, что совершенно не собираюсь говорить о личном! Я здесь только для того, чтобы говорить о фильмах.

На одной презентации я недавно смотрела «Дневную красавицу» (реж. Луис Бунюэль, 1967. — Прим ред.). А так — нет, я не пересматриваю фильмы. У меня не хватает времени смотреть и новые картины, которые выходят в прокат, — так что старые я смотреть не стану!

Дело не в этом, просто я двигаюсь по жизни дальше, вперед, я предпочитаю конкретику. Я действую. Я не из тех, кто будет сидеть и размышлять о том, что уже сделано. Я, кстати, не уверена, что это позволило бы мне продолжать действовать…

«Контроль»? Нет, это слово мне не особенно нравится. Ну… Должна же я как-то все контролировать в своей жизни. В жизни — да, но не в кино, там это невозможно. Там все слишком сильно зависит от удачи, случая, встречи.

Да, я — то же самое, что кукла для ребенка. Кукла не должна быть слишком выразительной, чтобы ребенок мог фантазировать, приписывать ей те чувства, какие захочет, заставлять ее рассказывать свои собственные истории… Да, все-таки мой «талант», как вы выражаетесь, во многом как раз именно в этом.

Вовсе нет. И я думаю, это прежде всего идет от темперамента. Я очень умеренна, склонна скорее недобрать, я не… Вот видите, я даже фразы не заканчиваю; мне все время хочется «дать понять», не проговаривая всего до конца. Это не игра, это моя натура.

Я ее себе никак не объясняю! Мне и так хватает трудностей с тем, что необходимо делать; я не стану еще вдобавок объяснять и анализировать себя и других…

Я думаю над тем, что я делаю. Временами думаю над тем, что сказать, думаю о своих желаниях, о своих планах — не более того. Спрашивать себя, какое значение имела та или иная роль в моей карьере или моей судьбе — нет, это не для меня. Когда фильм снят, он принадлежит тем, кто его смотрит, кому он понравится или не понравится. Это уже не моя история.

Образ, сложенный из воспоминаний, радости, счастья, — образ, связанный главным образом с фильмами Жака Деми. Действительно, я при этом осознаю, что в некотором смысле принадлежала их истории, истории этих людей, зрителей… Конечно, это трогает. Но это чувство проходит. Я не могу жить со всем этим багажом, понимаете? Это слишком тяжело.

Мне это удается именно благодаря тому, что я отказываюсь погружаться в самоанализ. Я хочу быть свободной… по крайней мере, от этого. Я не могу быть всегда в распоряжении всех и вся, это невозможно, человек никогда не может удовлетворить все ожидания других.

Очень быстро, когда оказалась среди толп, собиравшихся на фестивалях и показах. Я увидела, что все это бурление не отражает никакой реальности, что это просто момент общего возбуждения и ничего больше, и не надо позволять, чтобы это тебя захлестнуло. Столкнувшись с этим в очень юном возрасте, я быстро научилась защищать себя. Это стало для меня естественным рефлексом. К тому же у меня врожденный вкус к тайне.

Да, когда живешь в многодетной семье, надо уметь запирать свою дверь на два оборота, чтобы иметь свой собственный мир. Иначе к тебе все время будут вторгаться.

Да, мы были довольно хорошенькими. Отец нами очень гордился.

Моя мать была очень красивой. По-настоящему красивой.

О да, чтобы дожить до таких лет (матери Катрин Денев в сентябре исполняется 100 лет. — Прим. ред.) — можно себе представить!

Это да, я — свободна! И если я приняла решение, то отговорить меня очень, очень трудно… Хотя потом я могу о нем и пожалеть.

Да, этот опыт был частью жизни женщин моего поколения. Сегодня люди этого себе не представляют, относятся к этому как к чему-то банальному, но в те времена… Этот поступок и сам по себе пугающий, но когда он еще и запрещен, и все это приходится выносить в сложных условиях, возникает очень сильное чувство вины. А чувство вины ужасно! С ним можно научиться жить, но от него не исцелиться...

Нет, нет. Не сразу. Но спустя годы мне случалось говорить себе: «А ведь если бы она была жива, может быть, она снялась бы в этом фильме вместо меня…»

Настоящей актрисой была она. Она училась театральному искусству, а я нет. Я пошла по ее стопам только потому, что она настояла, чтобы мы снялись вместе. Иначе не думаю, что я удержалась бы на этом пути. Нет, без нее — нет.

Да, конечно. Когда в юности переживаешь такое глубокое горе, оно больше никогда тебя не покидает. Никогда. А ведь мы с ней, кроме того что были сестрами, еще и занимались одним ремеслом и очень дружили… Да, я точно ношу ее в себе. Ведь люди живут и со своими мертвыми тоже. Не в такой степени, как с живыми, к счастью, но все же они здесь, с нами.

Действительно, самая сильная связь, которая у меня есть, пронизанная таким же духом товарищества, — это с моей дочерью. Не только потому, что она выбрала эту профессию. Это еще и вопрос характера. Мы с ней очень близки.

Я очень сильно связана со своими родными. Когда я с ними, я не говорю о кино, я — в сугубо личном пространстве. Да и вообще я очень мало говорю о своей работе.

Ну конечно! У меня две сестры, мы с ними говорим обо всем — о жизни, о… Единственный человек, с которым я немного говорю о своей работе, это одна подруга-психоаналитик — она воспринимает то, что я ей рассказываю, не как остальные; мы с ней ведем разговор в другом плане. Но она одна такая. Это молчание позволяет мне легче выходить из моих фильмов — а они забирают очень много места в моей жизни.

Это зависит от обстоятельств. Дни, когда не слишком много назначенных встреч, когда я могу сходить в кино, увидеться с подругой — то, что я называю нормальными днями, — это меня вполне устраивает. Но чаще всего, к сожалению, бывают «полунормальные» дни: когда надо сделать множество дел, увидеться с множеством людей… А я и ничего не делать тоже люблю.

Нет, но мне это трудно. Мои близкие посмеиваются надо мной, когда я говорю, что люблю ничего не делать, — меня держат за гиперактивную. Скажем так, мне легче ничего не делать, когда я не дома, а где-нибудь у друзей, в самолете, за границей… Там — да, я умею ничего не делать и получать от этого удовольствие.

Да, это для меня важно. Не только возиться в земле; я люблю быть на природе, это приносит мне покой. И помогает заново увидеть вещи в верном масштабе… Мир растений, мир минералов, цветы, растения — мне все в природе нравится, а больше всего — деревья… Почему? Не знаю, но меня это впечатляет.

Да, а я ему ответила: «Депардье — это женщина, которой мне бы понравилось быть». Он — женственный мужчина, а я — мужественная женщина.

Мой отец был довольно женственным… Нет, я не знаю, откуда это у меня. Я только знаю, что благодаря этой черте характера я могу дружить и с мужчинами, и с женщинами.

Однако же мне нравится, когда мною руководят. Есть актеры, склонные слишком сильно вкладываться в игру, и их надо сдерживать. Я из тех, кто скорее склонен вкладываться поменьше, так что надо, чтобы мною руководили люди, которым я доверяю и которые поведут меня дальше.

Ну конечно, стареть неприятно! Мужчины меньше об этом говорят, потому что старение у них не так заметно и внешность для них не так важна. Но все же и они от этого страдают, несомненно. Все от этого страдают!

Да, да, действительно; мне очень везет, и я это сознаю. Но я для них желанна в ролях определенного типа, которые соответствуют моему сегодняшнему возрасту, и… все равно никому не нравится стареть. Кроме детей. Они торопятся вырасти, чтобы наконец можно было делать то, делать это. Это нормально — чего вы хотите? Это в порядке вещей.

Дряхлость. Поблекнуть, обветшать, быть не в силах делать то, что мне нравится, и так, как я привыкла. А в такой профессии, как моя, надо принять одновременно то, что ты стареешь, и то, что тебя будут снимать таким образом, чтобы это было приемлемо для всех — для персонажа, для правдивости фильма… и для меня. Можно сколько угодно пытаться привыкнуть к мысли о старении, но бывают дни ничего, а бывают похуже, и таких дней похуже становится все больше… (Долгая пауза.) И потом, стареть — это чувствовать, что все уходит в пустоту: силы кончаются, энергия падает, кости истончаются, мышцы пропадают, кожа высыхает. Это как медленное увядание… Но, в конце концов, важнее всего сохранять голову на плечах! (Она улыбается.)

У меня тоже было очень странное ощущение! Это было очень, очень трудно произнести. И вы правы, это сказала я. Потому что такие слова нельзя сыграть; они не могут прийти ниоткуда, только изнутри.

Да. Очень.

И та и другая.

Я его не приручаю, я страдаю, я оплакиваю тех, кто уходит, я пытаюсь жить без них, но каждое такое горе оставляет свою отметину...

Просто потому что моя сестра уже была к тому времени актрисой. Иначе я бы оставила свою. «Денев» мне не очень-то нравится: там слишком закрытые звуки, не хватает «О!» и «Ах!». Я предпочитаю свою девичью фамилию, Дорлеак, она более открытая, более округлая. У меня в документах значатся обе фамилии.

Свою фамилию, разумеется!

Да нет же, Катрин Денев. Я всегда Катрин Денев.