Возможный период полной беспомощности страшит некоторых чуть ли не больше, чем сам процесс ухода. Но об этом не принято говорить. Старшее поколение часто лишь приблизительно представляет, как именно будут заботиться о них близкие. Но они забывают или боятся выяснить это достоверно, многим трудно начать разговор об этом. Для детей способ заботиться о своих стариках часто тоже совсем не очевиден.
Так и вытесняется из сознания и обсуждения сама тема до тех пор, пока все участники трудного события, болезни или смерти, неожиданно не встретятся с ней — теряясь, пугаясь и не зная, что именно предпринять.
Есть люди, для которых самый страшный кошмар — потерять способность самим управляться с естественными потребностями тела. Они, как правило, надеются на самих себя, вкладываются в здоровье, поддерживают подвижность и работоспособность. Быть зависимыми от кого бы то ни было для них очень страшно, даже если дети готовы ухаживать за своими пожилыми близкими.
Кому-то из детей легче заниматься старостью отца или матери, чем своей жизнью
Именно эти дети будут говорить им: сядь, посиди, не ходи, не нагибайся, не поднимай, не переживай. Им кажется: если оградить престарелого родителя от всего «лишнего» и волнующего, он проживет больше. Им трудно осознать, что, избавляя его от переживаний, они ограждают его и от самой жизни, лишают ее смысла, вкуса и остроты. Большой вопрос, поможет ли подобная стратегия прожить дольше.
К тому же далеко не все старики готовы быть настолько выключенными из жизни. Главным образом, потому что не ощущают себя стариками. Пережив за много лет столько событий, справившись с непростыми жизненными задачами, они часто обладают достаточной мудростью и силой, чтобы пережить и не выхолощенную, не подвергнутую оберегающей цензуре старость.
Имеем ли мы право вмешиваться в их — я имею в виду ментально сохранных стариков — жизнь, ограждая от новостей, событий и дел? Что важнее? Их право распоряжаться собой и своей жизнью до самого конца или наш детский страх их потерять и вина за то, что не сделали для них «все, что возможно»? Их право работать до последнего, не беречь себя и ходить, пока «ноги носят», или наше право вмешаться и пытаться включить режим сохранения?
Полагаю, каждый решит эти вопросы персонально. И похоже, здесь нет однозначных ответов. Я за то, чтобы каждый отвечал за свое. Дети — за то, чтобы «переваривать» свой страх потери и невозможность спасти того, кто не хочет быть спасенным. Родители — за то, какой может быть их старость.
Есть другой тип стареющих родителей. Они изначально готовятся к пассивной старости и подразумевают как минимум непременный «стакан воды». А то и вовсе уверены, что выросшие дети, вне зависимости от собственных целей и планов, должны полностью посвятить свою жизнь обслуживанию их немощной старости.
Такие пожилые люди склонны впадать в детство или, говоря языком психологии, регрессировать — возвращать себе непрожитый период младенчества. И могут пребывать в этом состоянии достаточно долго, годами. При этом кому-то из детей легче заниматься старостью отца или матери, чем своей жизнью. А кто-то снова разочарует родителей, наняв им сиделку, и будет переживать осуждение и критику окружающих за «черствый и эгоистичный» поступок.
Вправе ли родитель рассчитывать на то, что выросшие дети отставят все свои дела — карьеру, детей, планы — ради ухода за близким? Хорошо ли для всей семейной системы и рода поддерживать в родителях такой регресс? Опять же, каждый ответит на эти вопросы персонально.
Я не раз слышала реальные истории, когда родители передумывали становиться лежачими больными, если дети отказались ухаживать за ними. И начинали двигаться, заниматься делами, увлечениями — продолжали активно жить.
Нынешнее состояние медицины практически избавляет нас от сложного выбора, как быть в том случае, когда тело еще живо, а мозг уже мало дееспособен — продлевать ли жизнь близкому в коме? Но в похожую ситуацию мы можем попасть, когда оказываемся в роли детей пожилого родителя или когда состарились мы сами.
Пока мы живы и дееспособны, мы должны отвечать за то, каким будет этот жизненный этап
У нас не принято говорить и тем более фиксировать свою волю, хотим ли мы дать возможность близким людям распорядиться нашей жизнью — чаще всего это дети и супруги, — когда мы сами уже не можем принять решение. Далеко не всегда наши близкие успевают отдать распоряжение о процедуре похорон, написать завещание. И тогда тяжесть этих сложных решений ложится на плечи тех, кто остается. Не всегда просто определить: что для нашего близкого было бы самым лучшим.
Старость, беспомощность и смерть — темы, которые не принято затрагивать в разговоре. Часто врачи не сообщают смертельно больным правду, родственники вынуждены мучительно врать и изображать оптимизм, лишая близкого и дорогого человека права распорядиться последними месяцами или днями своей жизни.
Даже у постели умирающего принято бодриться и «надеяться на лучшее». Но как в этом случае узнать о последней воле? Как подготовиться к уходу, проститься и успеть сказать важные слова?
Почему, если — или пока — разум сохранен, человек не может распоряжаться теми силами, что у него остались? Культурная особенность? Невзрослость психики?
Мне кажется все же, что старость — просто часть жизни. Не менее важная, чем и предыдущая. И пока мы живы и дееспособны, мы должны отвечать за то, каким будет этот жизненный этап. Не наши дети, а мы сами.
Готовность отвечать за свою жизнь до конца позволяет, мне кажется, не только хоть как-то планировать свою старость, готовиться к ней и сохранять достоинство, но и до конца жизни оставаться для своих детей моделью и примером не только того, как жить и как стареть, но и как умирать.
